Грею вспомнились золотые кольца Вигора; на каждом – такая же печать.
– Это символы Церкви Фомы. – Он пододвинул карточки ближе к ней. – Что вы здесь видите?
– Просто папскую печать, – ответила она. – На обеих.
– А если присмотреться?
Мара нахмурилась, вглядываясь; однако первой разницу заметила Карли.
– Они не совсем одинаковые! – Она коснулась пальцем сперва одной карточки, потом другой. – Смотри, Мара, на этой печати темнее левый ключ, а на другой – правый. Они зеркально отражают друг друга!
Мара подняла взгляд на Грея.
– Близнецы… – проговорила она. – Вы сказали: «Знак Близнецов». И все же я не понимаю…
– На древнееврейском, – пояснил Грей, – слово «близнец» звучало как «фома».
Мара оглянулась через плечо.
– Фома неверующий? В той комнате висит картина: Фома, вкладывающий перст в рану Христа.
Заинтригованный, Грей посмотрел в ту же сторону, спрашивая себя, не указывает ли эта картина на место тайных собраний Церкви Фомы.
Словно в ответ на невысказанную мысль, дверь у него за спиной отворилась, и в комнату вошла суровая на вид пожилая женщина, лет шестидесяти или старше. Одетая в простую серую рясу, подпоясанную узловатой веревкой, она шла, опираясь на отполированную трость черного дерева. Ни на кого не обращая внимания, женщина направилась прямо к отцу Бейли; двигалась она медленно, но целеустремленно, наводя на мысль о скрытой силе.
Беседа замерла. Когда женщина в рясе прошла мимо Грея, волоски у него на затылке встали дыбом; показалось на миг, что мимо проплывает темная грозовая туча.
Женщина в рясе приблизилась к Бейли и что-то зашептала ему на ухо. Видно было, что священник подался ближе к ней, чтобы лучше ее слышать, а не наоборот. Ничто в этой женщине не говорило о служебном, подчиненном положении – но не было в ней и упоения властью; складывалось впечатление, что она чему-то служит – чему-то (или кому-то) более могущественному, чем все властители земли.
– Благодарю вас, сестра Беатриса, – кивнул Бейли, выслушав ее до конца.
Монахиня – невеста Христова – отступила на шаг и замерла, скрестив руки на серебряной рукояти трости. Взгляд ее, скользнув по сидящим за столом, остановился на Ковальски, и губы скривились в явном неодобрении.
Ковальски попытался посмотреть на нее со злостью и уверенностью, не преуспел в этом – и в конце концов, вздохнув, вытащил сигару изо рта и затушил в пепельнице.
Лишь тогда сестра Беатриса отвела взгляд.
«Ну и ну!» – мысленно сказал себе Грей.
Наконец Бейли прервал затянувшееся молчание.
– Можете говорить свободно. Сестра Беатриса также служит Церкви Фомы.
– А что за «Церковь Фомы», которую вы все время упоминаете? – Мара нахмурилась.
– Да, вы имеете право знать. – Пирс кивнул на лежащие перед ним карточки-«близнецы». – Этот двойной символ обозначает тех членов Католической церкви, кто тайно следует учениям, содержащимся в Евангелии от Фомы.
С этими словами он бросил взгляд на отца Бейли и сестру Беатрис.
– А что за Евангелие от Фомы? – поинтересовалась Карли.
– Один из гностических текстов древней церкви, – пояснил Бейли. – Во времена Римской империи христианство было вне закона, и христианам приходилось скрываться – собираться тайно в пещерах и усыпальницах, по ночам, во тьме. Связь между различными группами христиан была затруднена, в результате они начали расходиться и в своих практиках, и даже в философских учениях. Евангелия появлялись повсюду – разумеется, те, что известны нам из Библии, но также и многие другие. Тайное Евангелие от Иакова, Евангелие от Марии Магдалины, от Филиппа… Вокруг каждого Евангелия собиралась своя секта, и нарождающуюся церковь грозили расколоть разногласия. Чтобы прекратить раскол, в качестве канонических были избраны четыре книги: Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна.
– Новый Завет, – сказала Мара.
Бейли кивнул.
– Остальные книги были изъяты из употребления и провозглашены еретическими. Среди них оказалось и Евангелие от Фомы.
– Но почему его запретили? – спросила Мара, внимательно рассматривая две карточки.
Вместо Бейли ответил Грей:
– Из-за его основной идеи. «Ищите и обрящете».
Ему вспомнились долгие разговоры с Вигором во время одной из первых миссий «Сигмы», когда они вместе искали похищенные мощи библейских волхвов.
Бейли кивнул.
– Фома верил: главная мысль учения Христова – та, что человек должен неустанно искать Бога в мире вокруг себя и в себе самом. Древняя церковь этого учения не одобряла. Она считала, что лучше верующим держаться раз навсегда установленных учений, чем пытаться искать Бога самостоятельно.
– Ну да, – хмыкнул Ковальски, – если каждый начнет жить своим умом, пожалуй, и в церкви никого не останется!
Но умолк под суровым взглядом сестры Беатрисы, явно не оценившей его шутку.
– Все несколько сложнее, – заметил Бейли. – Так или иначе, в конечном итоге Евангелие от Фомы было объявлено еретическим. Однако в Церкви остались те, кто чтит основное учение этого Евангелия и придерживается его. Вы знаете, что Церковь не отрицает науку. Существуют католические университеты, больницы, исследовательские институты. В Церкви есть место для передового мышления, для новых мыслей и идей. Да, порой в ней встречается косность – но немало среди нас и тех, кто не боится идти вперед и отвечать на вызовы времени. Вот этим мы и занимаемся, – он обвел рукой себя и молчаливую монахиню. – Церковь апостола Фомы.
«Тайная церковь внутри церкви явной», – мысленно добавил Грей.
Разглядывая карточки, он снова вспоминал теплую, немного лукавую улыбку Вигора. И ему казалось, что жизнь описала полный круг: сейчас он возвращается к тому, с чего началась его первая миссия. Как будто его ведут по давно предначертанному пути какие-то незримые и вечные силы.
– Однако Церковь Фомы – не единственный тайный орден в стенах большой Апостольской церкви. И я прилетел сюда по просьбе, исходящей из другого ордена.
– О ком вы говорите? – спросил удивленный Грей.
Бейли повернулся к столу спиной, устремил взор на церковь за окном, медленно уходящую в вечерний полумрак.
– О древнем ордене, – сказал он наконец, – чья история восходит к первым столетиям христианского мира. О тайном обществе, издревле действовавшем в этих краях, члены которого с тех давних пор и по сей день противостоят воинствующему невежеству.
– Кто же это? – спросила Карли.
Бейли снова повернулся к столу.
– Слышали ли вы когда-нибудь о «La Clave»? По-английски это название переводится как «Ключ».
Все переглянулись.
– А как насчет культа Колумбы?
Мара вдруг ахнула: это имя было ей знакомо.
– Вы говорите о святой Колумбе? – воскликнула она.
– Верно.
Грей повернулся к ней за объяснениями.
– О ком речь?
– Святую Колумбу почитают в моих родных краях, – объяснила Мара, не сводя взгляда с карточек.
– Но кто она? – настаивала Карли.
Девушка повернулась к своей подруге.
– Святая покровительница ведьм.
18 часов 08 минут
И снова Мара ощутила укол вины. Сама она выжила, а ее наставницы – женщины, называвшие себя ведьмами, – мертвы. Мысль эта жгла, словно кислота; однако, глядя сквозь пелену слез на двойной символ, Мара повторяла про себя его значение: «Ищите и обрящете».
Этот девиз можно свести и к одному слову – к фундаментальному мотиву человечества.
Любознательность.
Тысячелетиями князья мира сего пытались подавить в людях эту черту. Запретить книги, подвергавшие сомнению текущее положение вещей, заткнуть рты тем, кто
