Марья не ответила, но и не уходила.
– Я видел его вчера, – добавил вдруг дед Митроха. – Возле тебя. Большой, крепкий. Кожа бронзовая. Наши бубны на таких, как он, не действуют. Жилы у них внутри натянуты стократ крепче, чем у людей, и бой обычного бубна для него всё равно что плеск волны – ничего не значит. Нелюдь, говорю же. Если опять придёт – прогони его. Пусть он живёт в своём мире, а ты живи в своём.
Марья кивнула, помедлила, ничего не сказала и ушла, а мы со стариком, не сговариваясь, легли ближе к остывшему костру. Я заснул.
10.Помню, снилось Луковое море, а по берегам – земляника размером с кулак, я её ем – а по мне сладкий сок течёт. Проснулся – меня Митроха трясёт за плечо.
– Худо дело, – говорит. – Вставай. Надо решать, что делать.
Одновременно он растолкал и Кирьяка, и теперь говорил, поочерёдно глядя в две наши сонные морды.
– Резанский ухарь Велибор решил нас нагреть. Уговор был, что сегодня на закате он приедет с полным расчётом. Вон – закат. Велибора нет, расчёта нет.
– Не понял, – сказал Кирьяк.
Митроха посмотрел недовольно, поморщился.
– Что тут не понять? Нас дурят. Одевайтесь, берите ножи. Пойдём, должок стребуем.
Для полного расчёта нам полагалось забрать с заказчика ещё две серебряных деньги.
В тех местах, где я вырос, за такую стоимость можно было получить дом, или коня, или железное сажало длиной в полторы руки, или восемь охотничьих ножей с костяными рукоятями, или дюжину новых медвежьих шкур, или четыре дойных козы. Представив себе этих коз и эти ножи, я понял, что мальчик Велибор, любитель грибов-дурогонов, не отвертится.
Возможно, в моих пальцах меньше силы, чем у нелюдя, птицечеловека, – но либо я удавлю мальчика Велибора, либо получу с него полный расчёт.
Мы тщательно перемотали онучи, затянули сапоги, сунули ножи за пояса и пошли.
У городских ворот Митроха снова поднёс стражнику полкуны лысых; нас пропустили.
Чтоб вы знали, в Резане ворот на ночь вообще не закрывали, слишком велик был поток пришлых: бродяг, купцов и нарочитых людей. И ночью, при свете факелов, бурлила суета вокруг башни, пылали костры, ржали кони, ревели быки, лаяли псы, – если вы думаете, что на нас кто-то обратил внимание, вы ошибаетесь.
Перед нами вошли три вора с севера, с белыми бородами, в которые были вплетены серебряные кольца, а после нас вошла гадалка, предсказывающая судьбу по цвету и запаху скверной женской крови.
Ночные улицы не были пусты, по всем направлениям торопливо шли завёрнутые в плащи фигуры, кто-то кому-то что-то нёс, у одного корзина, у другого фляга, у третьего в рукаве только рукописная грамотка.
Мы долго стучали в огромные дубовые ворота.
С той стороны сплошного забора заходилась лаем псина, кашляла слюной от ненависти.
Как хотите, а я цепных собак не люблю.
Цепные псы – самые несчастные звери из всех, кого люди склонили к сожительству.
Чтобы цепной пёс был злее и внимательнее – у него отнимают всё. Его держат на привязи, его мало и плохо кормят, его не случают с самкой. Цепные собаки сходят с ума и превращаются в безжалостных чудовищ. От голода, неволи и тоски нюх у цепного пса двукратно обостряется; такой пёс чует летучих мышей и кротов, вылезающих из нор.
Держат таких собак только самые богатые люди.
Наконец, за воротами показался свет, засов отомкнули со скрипом, и недовольная круглая морда показалась из щели; нижнюю часть лица скрывала густая чёрная борода, из тех, про которые говорят «лопатой».
Митроха выступил вперёд.
– Беда, – объявил он безо всяких предисловий. – Зови Велибора, пусть бегом бежит. Иначе весь город на уши встанет.
Чёрная борода задвигалась, съехала чуть вбок.
– Говори яснее.
Митроха продолжал давить:
– Зови Велибора. Беда будет. Давай, срочно.
– Спит он.
– Да не спит! – крикнул Кирьяк, пальцем тыча в слуховое окошко огромного дома, где, действительно, показался неверный свет. – Вон он! – И Кирьяк громко позвал: – Велибор!
– Не ори! – в свою очередь, закричал чернобородый. – А ну идите отсюда. Собаку спущу.
Но за спиной чернобородого уже появился сам Велибор, заспанный, в домашней шерстяной курточке на голое тело – он хлопнул мужика по спине, и тот замолчал. Велибор подошёл ближе.
Мы трое поклонились, но без большого уважения.
– Здоров будь, Велибор, – сказал Митроха. – А где наш расчёт?
Мальчик задумался и вдруг просиял.
– Расчёт! – крикнул он. – Конечно! Я забыл.
Его глаза скосились к середине, и всё лицо приняло неприятное, заячье выражение, означавшее, видимо, крайнюю досаду, и сожаление, и недовольство собой: скорее всего, он действительно просто забыл о нас.
Тем временем за забором снова заскрипела тяжёлая дверь, и появился третий, уже нам знакомый старый дядька, сопровождавший мальчика во время праздника, тот, что перебрал пива и неудачно сиганул через костёр; теперь он был угнетён духом и лохмат, но внешне устойчив. В одной руке он держал факел, а в другой – тяжкую палицу, окованную медной полосой.
– Чего тут? – крикнул он.
Велибор оглянулся на него.
– Я принесу, – сказал он нам и сделал движение, чтоб уйти. Но Кирьяк ухватил его за богатый рукав.
– Погоди, – сказал он. – Побудь с нами. Скажи, чтоб вынесли.
– Две серебряных, – добавил я, одновременно глядя мимо Велибора, на его дядьку, и улыбаясь.
Велибор сообразил, кивнул, и заячье выражение пропало с его лица. Он оглянулся на похмельного, шумно сопящего дядьку и велел принести кошель. Дядька недовольно вздохнул, положил палицу себе под ноги и, не сходя с места, вытащил из-за спины кошель, уже, оказывается, приготовленный, висевший у него сзади на поясе.
Пёс продолжал заходиться ненавистью, клацал зубами и ударялся грудью о забор.
Дядька не отдал весь кошель Велибору. Сам развязал шнур и невесело спросил:
– Сколько надо?
– Две серебряных.
Дядька достал две серебряных деньги и швырнул в нашу сторону, целясь попасть под ноги, чтоб, значит, унизить.
Но Кирьяк быстро сообразил и выскочил вперёд, навстречу летящим деньгам, – и ловко поймал обе у самой земли.
– Удачи вашему дому! – крикнул он так нагло и весело, как только он умел; забросил обе деньги за щёку, поклонился небрежно – и пошёл прочь, не теряя ни мгновения.
Я и старый Митроха коротко кивнули мальчику Велибору и припустили следом, не сказав более ни слова, оставив за спиной и Велибора посередь улицы, и двух его присных в воротах огромного дома, и опасную псину за забором.
Если расчёт получен, уходить лучше сразу.
На половине пути, оглянувшись, я увидел, что человек с чёрной бородой шагает за нами сзади, отставая шагов на пятьдесят.
– Херово дело, – сказал дед Митроха, когда я показал ему соглядатая. – Пошли за мной.
Мы свернули в переулок.
У входа в кружало на утоптанной нечистой земле валялись трое или четверо тех, кому уже хватило.
Дверь болталась на одной петле; Митроха толкнул локтем и вошёл первым.
Внутри – воздух словно спёрли, воняло горелым жиром, колебалось лучинное пламечко;
