Однажды, после спектакля «Князь Игорь», он зашел в магазин и между делом поинтересовался:
– Как сходили? Понравилось?
Я ждал вопроса, подготовился и принялся высказываться, все эпитеты красочные, восторженные. Он слушал, наклонив голову, ничего не отвечая. Когда дошел до «Половецких плясок», высокопарные слова в лексиконе закончились, я захлебнулся и замолк. Геннадий Иванович поднял голову, снисходительно посмотрел на меня и вполголоса запел: «Улетай на крыльях ветра / Ты в край родной, родная песня наша, / Туда, где мы тебя свободно пели, / Где было так привольно нам с тобою». Он обладал густым грудным голосом, при разговоре басил так, что посетители оборачивались. Но эту мелодию спел интимно и чисто, передав мое настроение точнее всех слов.
Это случилось однажды, никогда больше для меня он не пел.
Лет в двадцать-двадцать пять наравне с эстрадными и бардовскими песнями пришло увлечение классикой. Живя в Москве, посещал симфонические концерты, покупал пластинки с записями Шаляпина, Козловского, Лемешева. Отдавая предпочтение русским народным песням и романсам, бесконечно мог слушать «Элегию» Массне, «Пророка» Римского-Корсакова, «Дубинушку» и православные молитвы: «Сугубую ектенью» и «Ныне отпущаеши». Тогда же, подражая молодому Чехову, опубликовавшему юмористическую «Табель о рангах» российских литераторов, составил рейтинг оперных голосов, поместив на вершине бас. Из людей, обладающих этим феноменальным для меня голосом, на первое место поставил Федора Шаляпина, далее чуть ниже: Максима Михайлова, Бориса Христова, Бориса Штоколова, на сольных выступлениях которого в концертном зале «Россия» в Зарядье побывал дважды. Геннадий Иванович Беззубенков встал с ними в ряд.
Заходил он регулярно, заметив в зале его фигуру, а чаще узнав по раскатистому голосу, я откладывал дела и присоединялся к нему, показывал новинки, давал пояснения. Вскоре заметил, что стесняю артиста и перестал торопиться, сидел в кабинете, слушал, как он «гонял девочек по полкам»: «Покажите вон то блюдо», «Дайте посмотреть фигурку», «К этой чашке блюдечко есть?». Продавщицы не обижались, выполняли просьбы охотно, без покупок он не уходил.
Для приобретения дорогостоящих предметов Геннадий Иванович приходил с супругой, Фаиной Степановной. Приглядит интересную вещицу, зайдет, попросит:
– Отложите, в субботу с женой придем, может, купим.
Фаина Степановна – миниатюрная, элегантная, спина прямая, голова приподнята, в ушах и на пальцах украшения. Говорит неторопливо, а смеется, как девочка, вызывая добрую улыбку. Последние годы приглашения в театр исходят от нее.
– Здравствуйте, Геннадий Федорович, хотите сегодня в театр сходить? «Руслан и Людмила», Геннадий Иванович поет Фарлафа. – Я с радостью соглашаюсь. – Не забудьте, в семь часов, через одиннадцатый подъезд.
В трубке слышу могучий бас Геннадия Ивановича: «Скажи, чтобы цветы не приносил».
– Геннадий Иванович просит, – озвучивает она слова певца, – цветы не приносите, не тратьтесь зря.
– Нет, Фаина Степановна, не просите, – возражаю я. – Я же вижу глаза артистов, как расцветают их лица, когда они получают букет, и как натянуто улыбаются, если капельдинер проходит мимо. И потом, – иду на хитрость, – кто сказал, что цветы Геннадию Ивановичу, ему благодарность, а цветы – вам.
Она смеется, и мы прощаемся.
Я понимал, что цветы для него обуза, их приятно получать, осознавая: тебя любят, ценят, а нести домой ночью в дождь, в снег, в мороз… И живет он вроде бы недалеко, на углу Казанской и Вознесенского, а все-таки тащиться с двумя-тремя букетами, как разносчик из цветочной лавки, не по возрасту. Я знал: многие артисты, женщины в том числе, после спектакля раздаривают цветы костюмерам, гримерам, и был не против, если мой букет будет передарен.
Посидеть, поговорить с Геннадием Ивановичем удается редко, он всегда торопится, спешит. Зайдет в магазин, рассмотрит новинки, заглянет ко мне, обменяемся парой фраз, как он поднимается и, извиняясь, басит:
– Побегу. На урок опаздываю! – Несмотря на возраст, солидную осанку, как мальчишка, выбегает из магазина и семенит в сторону Концертного зала.
Я удивлялся: «Какой урок у маститого артиста?». Потом узнал: занятие с концертмейстером, повторение или разучивание новой партии. Репертуар артиста огромен. Некоторые оперы идут один раз в сезон, а то и реже, например «Парсифаль» Вагнера. Мало выучить и спеть пять-шесть премьерных спектаклей, надо уметь повторить через год, два, а то и три. Геннадий Иванович поет в «Парсифале» Гурнеманца, в первом акте ария его героя звучит сорок минут, в третьем не меньше, а петь приходится на немецком.
Позже, познакомившись с артистами театра, слышал от них о Беззубенкове: «Труженик!», «Работяга!», «Пахарь!». Я подсчитал: за тридцать календарных дней в марте–апреле тринадцатого года он пел в одиннадцати спектаклях: «Иван Сусанин», «Турандот», «Свадебка», «Дон Жуан», «Псковитянка», «Семен Котко», «Борис Годунов», «Игрок», «Проделки Фаты Морганы». Голова идет кругом от количества нот и слов. Вот и бегает Геннадий Иванович на уроки, повторяет роли.
Слушать и наблюдать артиста Беззубенкова на сцене для меня всегда радость. Я наслаждался его густым насыщенным голосом, восхищался драматическим талантом. Не единожды наблюдал, как в опере Пуччини «Турандот» татарский царь Тимур в его исполнении после самоубийства служанки Лиу старел на глазах; его сгорбленная спина, опущенные плечи говорили о горе больше, чем голоса всех исполнителей. А сколько гнева выражала фигура Командора, когда в халате он выбегал на зов оскорбленной дочери, не раздумывая, вставал на ее защиту и был убит Дон Жуаном. А сколько надменности и бравады выражала ухмылка Фафнера, его победоносной жест, когда, выйдя на поклон, Геннадий Иванович «взорвал зал», демонстрируя кольцо нибелунгов на своей руке. А Иван Сусанин? Не Романовых в исполнении артиста спасал деревенский столяр, а созданный трудом и заботой микрокосмос, где любовно уживались он, дочь Антонина, сын Иван, где готовились к свадьбе и куда бесцеремонно вторглись враги. Секунды в фигуре Сусанина читалась растерянность, но, оценив последствия отказа, он отвел беду от своего дома. Решение погубить иноземцев пришло там, в лесу. Сколько скорби и тоски слышалось в прощальной арии. Геннадий Иванович не пел, молился: «Мой горький час! Мой смертный час! Господь, меня ты подкрепи, ты подкрепи!». Сострадающий зал отблагодарил артиста длительной овацией.
Уверен, Геннадий Иванович Беззубенков мог бы стать замечательным драматическим актером и неизвестно, где преуспел бы больше.
Голос оперного певца – инструмент ненадежный. Существует расхожая фраза: «Оперный певец – это футляр для голоса». Вся жизнь подчинена сохранению и усовершенствованию этого инструмента. С первого спектакля, исключая «Саломею», где попросту не узнал артиста, и по сей день волнуюсь, слушая его. Особенно тревожно, когда Фаина Степановна
