На пятый день сражение закончилось. Когда мы вылезли наружу, то обнаружили, что в небе почти не осталось кораблей. А земля превратилась в сплошной стеклянный плацдарм, даже трупов не осталось. В некоторых местах обломки кораблей образовывали целые холмы. В военном городке, к примеру, завалило въезд в ангары, и пришлось заводить бульдозеры.
Восполняя потери, военные отозвали почти всех расквартированных в бункере пехотинцев, которые следили за обороной, порядком и санитарией. С нами остались лишь капеллан и четверо бойцов. Стоит ли говорить, насколько ослаб надзор? Из-за того, что дезинфекция была долгой и неприятной процедурой, большинство людей старались её избегать. Мы гоняли их, заставляли, и поэтому популярность вояк и особенно ликвидаторов давно ушла в минус.
Как я уже говорил, около двух третей гражданского персонала проявляло агрессивную неадекватность. Они оказались из тех людей, которые, угодив в беду, сходят с ума от страха и начинают грызть друг друга. От таких бесполезно ждать, что они объединятся и станут действовать сообща. Единственное, что они точно будут делать вместе, это сходить с ума. Скажи им, что для спасения нужно принести жертву – тут же, не колеблясь, принесут, и даже совесть мучить не будет.
Но я был бы несправедлив, если бы объявил повально всех ненормальными. Ведь последняя, третья часть гражданского персонала уже усвоила науку выживания и приобрела потрясающую мобильность и приспособляемость. Именно эти люди и смогли пережить то трудное время. Было обидно лишь, что они оказались запертыми в одном месте с теми, кто a priori не прошёл естественного отбора. Сто человек были идеальными кандидатами на выживание, а остальные двести стали грузом, из-за которого мы едва не пошли ко дну.
Когда ты хочешь кого-то спасти, то стоит спросить: хочет ли этот человек быть спасённым? Символически выражаясь, ты не сможешь вытянуть тонущего человека из воды, если он вырывается, брыкается и кусается.
Подобное имело место и в нашем бункере. Расплата за пренебрежение дезинфекцией пришла очень быстро. Кто-то занёс тот самый вирус, который я с друзьями, не жалея горючей смеси, истреблял. И, конечно же, позже виновниками назвали наши ликвидационные отряды.
Вспыхнула эпидемия. Кожа заражённого покрывалась чёрными пятнами, волосы выпадали. На третий день человек слеп, и мучившие его боли усиливались. По всему бункеру разносились крики больных. Не менее громко кричали и родственники.
– У меня там сын! Сын! – вопила одна из женщин, пытаясь ударить стоящего в дверях Ская.
Лазарет, куда уносили больных, был на карантине, и никто, кроме врачей, туда не входил. Публике это очень не нравилось – во многом потому, что больные попросту умирали, и никто не мог им помочь.
Наша бригада быстро стала объектом праведного гнева. Ещё бы, ведь именно мы, по их мнению, принесли заразу на своей одежде и проворонили её. То, что мы не пускали людей к больным, только усиливало конфронтацию.
Зато санитарные меры превратились в массовую истерию. Знали бы вы, какие вспыхивали конфликты… Все подозревали друг друга в нечистоплотности, а заведующих дезинфекцией – в халатности. Одного лишь понять не могли: рыбе, которая оказалась на сковородке, уже поздно думать о воде.– 5-
Несколько дней спустя один из заражённых умер. Его тело подвергли стерилизации и оставили до завтрашних похорон. А через два часа дежурный санитар услыхал, как в морге зашелестел трупный мешок…
Взвыла сирена, ополченцы погнали народ в убежища. А наша бригада натянула противогазы и оцепила сектор. Со стороны морга доносились выстрелы – это пехотинцы зачищали местность. Затем наступила наша очередь. Мы пришли и обнаружили, что дверь сорвана, а стены, пол и даже потолок забрызганы чёрной слизью. На полу, возле каталки, валялось бесформенное чёрное тело. Густая кровь с тёмными сгустками растеклась под ним матовой лужей. Отростки, растущие на спине, всё ещё слабо пульсировали. А на пальце кривой жилистой ноги всё ещё висел ярлычок: «Уильям Бёркин».
Мы выжгли всё к чёртовой матери, извёли горючего больше, чем на гектар земли. Сожгли все трупы, прямо там, на месте. А после каждый по два раза прошёл процедуру дезинфекции.* * *
Но не помогло. Тщательно контролируя себя, мы забыли о тех двух сотнях паникёров, которым на правила безопасности было наплевать. И теперь, когда я вспоминаю Джоя с его семейкой, или, скажем, толстопузого крикуна Тёрна, меня обжигает ненависть. Возвращаясь мыслями в те дни, я определённо могу сказать, что мы все могли спастись и обезопасить бункер. Инфекция была нам по плечу – при условии, что все будут соблюдать меры безопасности.
Но семья Гиллеспи решила, что они не «все». Когда их дочь Алесса заболела, то они, зная о карантине, спрятали девочку в своём жилом отсеке. Потом её мать, когда мы встретились двадцать лет спустя, без тени стыда (и даже с гордостью) заявила мне: «Мы хотели быть рядом с дочерью!». Ха, думаю, Алесса это оценила.
Девочка умерла утром, вскоре после того, как остальные члены семьи ушли на работу. Спустя два часа вернулся её брат. Он успел закрыть за собой дверь, прежде чем на него накинулись. Криков никто не услышал. Его наполовину съеденный труп уже трансформировался, когда пришёл отец.
Чтобы прикончить превратившегося Бёркина, едва хватило троих пехотинцев. Так что же могли сделать пять солдат (это вместе с капелланом), когда в жилом секторе объявились сразу три очень голодные твари? Двоих бойцов, насколько я помню, убили сразу. Оставшиеся двое занимались эвакуацией – именно им семьдесят два человека обязаны своими жизнями. Капеллан остался с нашей ликвидационной бригадой.
В тот день снаружи опять сыпала «ангельская пыль», и выйти было нельзя. Единственная надежда была на грузовики. Чтобы они не сгорели, ремонтники накрыли их защитными сетками, предназначавшимися для зениток. Двое оставшихся пехотинцев сажали людей в машины и вывозили их в город, где были всё ещё целы подвалы домов.
Но не все хотели дожидаться своей очереди. Выстрелы с криками становились всё ближе, и люди, устав ждать, бросились к выходу. И там, на своё несчастье, дежурил я.
Впереди всех бежал Тёрн – пузатый парень лет двадцати восьми. Он всегда претендовал на интеллектуальность, обладал самым громким голосом и лидерскими амбициями. И да, он не любил меня.
– Стой! – крикнул я, вытягивая руку ему навстречу. – Наружу нельзя, там же «пыль»!
Он со злостью посмотрел на меня: – Уйди!
Я отпихнул его, и он тяжело шлёпнулся на пол.
– Куда вы лезете? – рявкнул я, пытаясь перекрыть всеобщий галдёж. – Сгорите же!
– Забери у него ключ! – взвизгнула мамаша Джоя.
Тёрн навалился одним из первых и врезал – не без удовольствия – мне по лицу. А следом наскочил… кто бы вы думали? Джой!
