Как чувствует себя человек, когда у него нет права на работу, как нет, впрочем, и каких бы то ни было других прав? Когда, строго говоря, в этой стране тебя нету вообще, как нет в материальной реальности фантомов, привидений и других при-шельцев иного мира.
Как чувствует себя человек, когда за работу стоимостью две тысячи долларов ему с неохотой, как бы делая одолжение, как подачку швыряют пятьсот? Действо сопровождается ленивой пропо-ведью, что и за это, мол, должен быть благодарен. Даже ответить нельзя так, как хочется и как нужно бы. Деваться-то некуда. Вернуться домой без чека нельзя, нужно платить за квартиру, иначе нас выш-вырнут на улицу.
Как чувствует человек, когда ему говорят: "Вы, пожалуйста, не рассказывайте нам о своих проблемах. У нас и своих достаточно"?
Как чувствует себя человек, когда пойти некуда? Американцы в принципе не в понимают такой ситуации, а наши, стоя в сторонке, с инте-ресом наблюдают, что будет дальше.
А славный Новый год, когда праздничной ночью кончается топливо и дом начинает медленно остывать? И ты сидишь и думаешь, куда же можно в такое время увезти детей, чтобы они не замерзли до утра. И думаешь, где взять триста долларов, что-бы завтра заплатить за нефть. И месяц за месяцем ломаешь голову, чем платить ренту.
Эта изощренная пытка продолжалась не один год. Кого, собственно, интересует, есть у тебя деньги или нет, есть у тебя право на работу или нет? Принцип простой: "Плати". Бесплатные в Америке только улыбки, за все остальное оплата по полной программе, без дураков.
И, вот, пройдя это измывательство, вдруг видишь, что твоя профессия здесь просто не нужна. Когда мы приехали, этот новый мир был заполнен ярким светом. По мере того, как в своих мытарс-твах мы проходили один круг за другим, света становилось все меньше и меньше. Пока не остался крохотный тусклый огонек, который можно рас-смотреть, лишь напрягая зрение.
Сейчас по свой сути наше существование сравнимо с примитивной жизнью австралийских аборигенов. У них все силы уходили на поиски пропитания. Вехами нашего бытия стали чеки. Да, сейчас мы можем работать, но слишком большой накопился груз за тех годы, когда такого права не было. Получив чеки, мы используем эти деньги для затыкания многочисленных дыр. То есть, чеки по-лучаются, чтобы оплачивать счета.
В процессе марша к победе постепенно ис-сякала нервная энергия. Сейчас я только надеюсь, что у нас хватит сил, чтобы сохранить друг друга. Круг замкнулся. Уйдя от мрачной безысходности России, мы попали в тягостную беспросветность Америки.
И во мраке, как на стене дворца Валтасара могла бы появиться рука и начертать огненными буквами: "За что боролись, на то и напоролись". И послышится в темноте сдавленное хихиканье.
Тут бы уместно, с треском рванув на груди пропотевшую в заморских странствиях рубашку, с надрывом вскричать: "Прости меня, Родина!" Но куда, собственно, обращать этот вопль? Та реальность, к которой я мог бы воззвать, уже давно погрузилась в пучину, подобно торпедированному подводной лодкой пассажирскому лайнеру. Вместе с нескончаемыми беседами за кухонным столом, вместе с театрами, веселыми друзьями-собутыль-никами и поисками дефицитных книг. Впрочем, нет, -- так, да не совсем. Осталось чувство при-надлежности, когда теленовости смотрят не только для того, чтобы узнать погоду на завтра. Осталось чувство, что там я дома, что мне не нужно спра-шивать, можно ли пойти в лес или он чья-то собс-твенность. Не нужно, потому что он принадлежит мне по праву, данному от рождения.
Я рад, что в заброшенной деревушке в Тульской области есть избушка, которая наша, в которую всегда можно вернуться. Может быть, и вернусь. Может быть, кто знает?
Что же сейчас? А сейчас можно согревать друг друга своим теплом. Сейчас можно верить в вечные и банальные истины.
Во что еще я верю? Точнее будет сказать, в кого. Так вот, я верю в своего самого близкого друга, в жену, которая, закусив от жалости губу, как ребенка мыла меня под душем, стараясь не сделать больно, не коснуться переломанных ребер. (См. опус "Такие дела")
Я верю в Свету - свою сильную маленькую красавицу.
Иллинойс
Февраль 2000 г.
Паноптикум
Я обитаю в волшебном мире Америки. Счастливые, бодро улыбающиеся люди жаждут приобщить меня к непреходящей эйфории. Секрет их оптимизма прост - нужно только купить. Что именно? Да что угодно, "Спрайт", новые удобрения, кошачью еду, контрацептивы, машину... Им без разницы, что именно ты купишь, только раскошеливайся и перестань, в конце-концов, стесняться . Меня похлопывают по плечу:
- Ну, ну, не жмись же... Давай... Да, что ты, в натуре? Купи, и все будет замечательно. -
В красивых машинах летят по фривеям уверенные, не ведающие сомнений люди. Не одо-левают их мучительные раздумья и мир под луной предстает простым, четким и кристально ясным. Они с азартом толкутся в магазинах. Они улы-баются. Они активны и энергичны.
Нет, что-то, все-таки, здесь не так. Неуло-вимо присутствует ощущение некой фундамен-тальной неправильности. Присмотритесь поприс-тальнее, и увидите, что это царство самодвижу-щихся механизмов. Стандартные улыбки, стандар-тные слова. Стандартны развевающиеся на ма-шинах американские флаги. Вся жизнь из готовых кирпичиков. Стандартны мнения и реакции. В сущности, говорить о мнениях даже как-то нелов-ко. Мнение есть там, где присутствует способность думать и обобщать. Здесь вместо беседы обмен ин-формацией, что можно приравнять к общению с компьютером. Нажал на клавишу, получил ответ. Если запрос выходит за рамки запрограммирован-ного, компьютер пошлет вас подальше.
Где-то на периферии непреходящего лико-вания, на обочине разноцветной толчеи и мель-тешения присутствую я. Не могу отделаться от мысли, что во всем действе прослеживается из-начальная бессмыслица и нелепость. А зачем, собственно говоря, происходит все это самозаб-венное коловращение?
В Америке (да и не только в Америке) сама постановка такого вопроса говорит окружающим, что перед ними идиот-хроник. И спорить с этим трудно.
Я делаю жалкие попытки включиться в общую игру. Но как-то не получается. В смысле, что в голове почему-то настойчиво жужжит:
- Господи! Да это же дурдом... Ну, что ты, в самом деле.... -
Я маскируюсь. Иногда удачно, иногда не очень. Лет пятнадцать-двадцать тому назад играть участника было легче. Сейчас постарел. Одышка мучает и полежать охота. Иногда, собравшись с си-лами и помахав руками, чтобы разогреться, делаю очередную вялую попытку.
- Да с вами я, как же иначе? Хотите, сделаю десять приседаний? А то, хотите, анекдот.... Что вы, братаны, да вот он, я, весь перед вами! Во - фас, профиль, улыбка - все, что полагается. Смотрите, даже галстук надел. -
Не верят, паразиты. Не могу больше вхо-дить в образ.
И жена
