Брови герцога поползли вверх.
– Печень? Как ты догадался, дружище? – Альбрехт остановился и пристально взглянул на гостя. – У меня это написано на лице?
– Не совсем так, ваша светлость… Я определил это по окраске склер ваших глаз и форме ушных раковин. – Я бы рекомендовал вам принимать отвар ромашки с чередой, а каждое новолуние поститься в течение трёх дней…
– Вот как, – медленно произнёс герцог. – Мои лейб-медики об этом ничего не говорили…
– И прошу вашу светлость… меньше пить вина. Abusus in baccho (5.) – серьёзная помеха здоровью и делам!
– Ха-ха! Вот в этом ты абсолютно прав! Ebrietas est metropolis omnium vitiorum! (6.) Но я уже борюсь с этим пороком. Мне в том здорово помогает мой… друг и соратник Пауль Скалих! Слышал ли ты о нём, дружище Томас?
Как не слышать? В Кракове и в Вене только и было разговоров, как об ушлом молодом человеке, хорватском простолюдине, сумевшем приблизиться к герцогу Альбрехту настолько, что тот стал безгранично ему доверять. Говорили, что Скалих не только получил доступ к финансовым делам герцога, но и был способен сместить того или иного советника, а на его место назначить другого. От Альбрехта он получал и значительное жалование, и поместья в личную собственность, и, разумеется, драгоценности.
– Как же… – доктор дипломатично подбирал подходящие слова, – князь Скала, такой у него титул… талантливый и весьма образованный человек. В восемнадцать лет – уже доктор теологии в университете Болоньи! – Томас внимательно следил за реакцией герцога. Тот улыбался и кивал головой. – Он умён, знает множество иностранных языков, ваш преданный слуга и… советник!
– И это ещё не всё, мой дорогой друг. Пауль Скалих умеет вызывать духов и выведывать у них разные тайны. Он довольно молод, ему всего тридцать… Но он уже известный учёный и читает лекции в нашем Университете. Кстати, – герцог махнул рукой в сторону Трагхайма, где среди прочих домов и домишек располагался роскошный особняк, – вон там его резиденция! Позже ты познакомишься с ним поближе и оценишь его… таланты.
«Герцог до сих пор питает пристрастие к разного рода магам, – с грустью подумал доктор. – Не мудрено, что среди них нашёлся тот, кто оказался способен очаровать бедного старика. Не извольте беспокоиться, ваша светлость, уж я присмотрюсь к молодому проходимцу».
Альбрехт между тем рассказал о спиритических сеансах, которые проводил Скалих. С его слов, однажды был вызван дух первой жены герцога, Доротеи. При этом дух «открыл» такие подробности из личной жизни властителя, которые могла знать только она. Герцог не забыл упомянуть и тот факт, что во время проведения одного из таких сеансов ему вдруг стало очень дурно и придворные врачи едва привели его в чувство…
«Действительно, этот Скалих – довольно опасный тип… А добрый Альбрехт, по-видимому, давно уже у него на крючке», – подумал доктор, но спросил следующее:
– А как поживает ваша нынешняя супруга, Анна Мария Брауншвейгская?
– О-о, – герцог улыбнулся. – Анна Мария подарила мне наследника, ему уже одиннадцать! Но сейчас ей скучно в обществе старика, – он улыбнулся ещё шире. – Ведь ей всего тридцать два. Она часто отлучается к себе в Нойхаузен, где проводит время в чтении и беседах с учёными людьми, а также по-своему облагораживает свою резиденцию. Благодарю тебя, дружище Томас, с ней всё в порядке.
«Скалих и Анна Мария?.. – мелькнуло в голове у пожилого астролога, – что ж, очень может быть… Оба молоды…» Вопрос же задал такой:
– А как себя чувствует ваш наследник Альбрехт Фридрих?
Видя, как герцог изменился в лице, доктор Волькенштайн понял, что он близок к разгадке мучавшего его вопроса.
– Спустимся к Замковому пруду, – предложил Альбрехт. – И я тебе всё расскажу…
Они изменили направление своего движения и начали постепенно удаляться от северного крыла Замка. Бравые «гвардейцы» фон Трейта, зная обычный маршрут герцога, предусмотрительно заняли новые позиции, ограждая своего правителя от нежелательных встреч.
Ветер дул в лицо, правда, сил у него заметно поубавилось. Оранжевое пятно солнца, едва проглядывающее сквозь растрёпанные тучи, приблизилось к крышам Трагхайма, находящегося на западе от Замкового пруда. Поверхность воды тускло поблёскивала, покрывшись мелкой рябью, словно «гусиной кожей».
– Здесь я любил посидеть с удочкой, – вспомнил герцог, когда оба собеседника приблизились к водоёму. – С обыкновенной ореховой удочкой. А поплавок у меня был из сосновой коры, вощёный… И ловил я… вьюнов.
Они немного помолчали. С обоих берегов пруда, с Трагхайма и Росгартена слышался цокот подков и скрип колёс – народ возвращался с альтштатского рынка. Редкие прохожие, увидев стражников и важных персон, прогуливающихся неподалёку от Королевского замка, тут же удалялись, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания охраны.
– Именно о наследнике я и хотел с тобой поговорить, мой друг. Я не могу определённо сказать, насколько серьёзно он болен, да и болен ли вообще… По двору кто-то распускает упорные слухи о том, что Альбрехт Фридрих не в себе, что он слабоумен и даже помешан…
Тяжело вздыхая и часто останавливаясь, тщательно подыскивая нужные выражения, герцог поведал старому другу о своём сыне, несчастном Альбрехте Фридрихе. По его словам, младенца вскармливала кормилица, болеющая сифилисом. Видимо, от этого, а может быть, от перенесённых в раннем детстве простуд, наследник и начал страдать душевной болезнью.
– Мой дорогой друг, то, что я тебе рассказываю, должно остаться тайной. Я не хочу, чтобы подтвердились мои худшие опасения, но и утаивать от тебя ничего не стану…
Итак, герцог Альбрехт страстно желал сына. Анна Мария родила его на четвёртом году их брака. Странности начали проявляться сразу после рождения ребёнка. Он долго не давался в руки, кормить грудью его приходилось довольно своеобразно: кормилица наклонялась над ним, и малыш ловим сосок губами…
– Фридрих до сих пор не терпит ничьего прикосновения, даже материнских рук, – тихо говорил герцог Альбрехт, отрешённо глядя куда-то в сторону. – Мальчик очень пуглив: лёгкий хлопок ладонями может вывести его из себя…
Рассказывая эту грустную историю, герцог менялся буквально на глазах, превращаясь в дряхлого старика. Он сообщил о том, что наследник время от времени теряет всякий интерес к жизни, замыкается в себе и может часами сидеть, глядя в одну точку. В эти периоды в его глазах
