Помните?
Тогда ещё только встал на реконструкцию Цирк на Цветном бульваре, а Юрий Никулин, будучи уже его директором, продолжал сниматься в кино и выступать на манеже…
Прошло совсем немного. Каких-то пять-семь лет…
Появились слова «инфляция» и «девальвация, «ваучер» и «акция» - взамен слов «совесть», «честь», «долг», «стыд» и «справедливость».
Вместо профессии «космонавт» стали грезить о профессиях «банкир» или «рекетир», вместо «актрисы» или «учёной» стали появляться «проститутки» и «челночницы».
Государство пробовало напялить чужие одежды на Страну.
И вот тогда почему-то как-то вдруг – чуть ли не волшебным образом – исчезло из телепрограмм и цирковых афиш улыбчивое широкое лицо в веснушках, с волосами цвета напоенной солнцем соломы, с красным носом и в широкой клетчатой кепке. Куда-то исчез «Солнечный клоун» - как его тогда звали и дети, и взрослые – Олег Попов…
Да, каждый для себя сам ищет причину, по которой он совершил тот или иной поступок, который мог и не совершать. Или – оправдание этого поступка…
Каждый когда-нибудь да пробует свою совесть в роли и прокурора, и адвоката.
Но далеко не каждый может сам себе честно признаться – да, был «дураком», «идиотом без мозгов», поступил подло или нечестно, считая себя неизмеримо «лучше и выше всех»…
Олег Попов, вернувшись из неметчины – из Германии – где пробыл, проработал, прожил, протосковал – в образе «Счастливого Ганса» – ту же четверть века, сумел найти в себе силы признаться в том, что самое для него «дорогое – это Родина и мать». Сказав это публично, на арене цирка в Сочи… Насколько искренни и честны были эти его слова, знал, вероятно, только он сам. Да, может быть, ещё – два-три человека, которые с ним общались очень тесно, работали, дружили…
Сильный был человек. Жесткий, себялюбивый, но – сильный…
Владимир Игнатович Дерябкин , известный в своё время цирковой клоун-дрессировщик, и – самый знаменитый в России (да и за рубежом тоже) коллекционер граммофонов, очень близко знавший Олега Попова – по совместным гастрольным скитаниям, как коллегу и как руководителя, считавший в чём-то его своим учителем, полностью может подтвердить это…
Перед своими последними – в буквальном и фатальном смысле этого слова – гастролями бывший «Солнечный клоун», постаревший и потускневший, сидел на жестковатой казачьей кровати в тесной квартирке Владимира Игнатовича, слушал его задушевную песню – о той Родине, от которой он двадцать пять лет назад отвернулся, сбежал, предал – ради заработка и славы, и прозревающая душа его плакала. «И всё-таки жаль, что я тогда оставил Россию…» - бормотал он чуть слышно себе под нос. Может, где-то в самом затаённом уголке своей души он уже догадывался, что приехал из забугорья не ради выступлений на манеже. И не ради аплодисментов и автографов: мне думается – он тогда вдруг понял, что признание, деньги и успех – совсем не самое главное, и далеко не самое важное в жизни. А вернулся просто для того, чтобы попросить у своей Родины прощенья.
И – умереть у неё на руках…
СОН
…Долгая беготня по раскуроченным сумрачным заводским
цехам, игра с вездесущим лазерным зайчиком в прятки, где удачный схрон – это
еще несколько глотков жизни, короткое чуткое забытьё в яме под давно
уже сдохшим двадцатитонным прессом…
Иван Петрович вздрогнул и пошарил затёкшей от неудобной позы рукой в
прикроватной тумбочке. Целлулоидный блистер был вышелушен
полностью.
Мерно гудел забытый компьютер. Звук напоминал работу движка автоматической пулемётной турели…
Не открывая глаз, Иван Петрович вздохнул полной грудью и
тут же ощутил нежный укол в левой грудине.
«Достал таки снайпер…».
История одной маленькой куколки
Про неё совсем все позабыли.
Может – потому, что потеряли. Или – спрятали. И забыли - где. А, может быть, и по совсем другим причинам…
Она этого не знала.
Куколка видела перед собой сплошную густую непробиваемую темень. И совсем ничего не чувствовала. Только иногда слышала невнятные и почти уже позабытые звуки – голоса, лай, стук, скрипы, звонки, лёгкие или тяжелые шаги. Слышала их, когда вдруг просыпалась после короткого ли, долгого ли – она не знала – забытья.
Снаружи куколку было уже совсем не видно.
Тонкий слой песка у самого края полусгнившего деревянного бортика детской песочницы почти что полностью скрывал её, как бы оберегая и пряча от многих ищущих глаз.
И когда осенний ветер разогнал всех по уютным и тёплым жилищам, к куколке пришла дополнительная защита от постороннего взгляда – в виде слоя скукоженных и почерневших листьев.
Листья эти, вначале совсем невесомым покровом, застилали всё вокруг. И саму песочницу, и две опрокинутые деревянные скамейки, и накренившийся диск карусели. Который, совсем перестав скрипеть под их нежной тяжестью, последний раз вздохнул протяжно-дребежаще – и замер до следующего лета.
И только неугомонные качели продолжали, раскачиваясь от прикосновения холодных ладоней ветра, сбрасывать с себя падающие с деревьев листья…
Приходящие дожди только уплотняли это лиственное одеяло – и звуки доносились до куколки все глуше и глуше.
И просыпалась она всё реже и реже.
А вскоре после того, как первые хрустальные снежинки с невесомо-неслышным звоном стали ронять свои узорчатые осколки на умершие листья, куколка заснула окончательно…
Ей снилось ласковое доброе солнце, мягко греющее сквозь сумеречно-зелёный полог раскидистых клёнов.
Высокая трава.
Зацепившийся за верхушку длинного стебля клочок прозрачной паутины – он, как флаг какого-то маленького травяного государства, развевался от малейшего дыхания тёплого ветерка.
Снились летние запахи, переходящие в упоительный аромат после лёгкого короткого дождика.
Снились детские голоса. И голоса их пап и мам, дедушек и бабушек. Гавканье собак и мяуканье кошек.
Снились огромные небесно-голубые глаза девочки на веснушчатом лице. Глаза эти глядели сквозь стебельки травы на куколку с таким восхищением и нежностью, что самой куколке, наперекор сну, захотелось вдруг снова увидеть их, и эту девочку, и траву, и весь мир вокруг…
Но сон почему-то не отпускал её.
Он вдруг стал тяжелым и влажным. В нём стало так неуютно и страшно, что куколка изо всех своих крохотных кукольных силёнок стала выкарабкиваться из него. Стараясь побыстрее вырваться из этого сна. Из своего чёрного беспросветного и глухого плена…
- Анька, гляди, что я нашёл!
Солнечно-рыжий босоногий мальчуган в изгвазданных зелёным травяным соком шортах и жёлтой майке склонился над
