Молчуну не хотелось рот раскрывать, но отец посмотрел на него с такой надеждой, что пришлось откашляться и пробурчать:
«Ну, Фрунзе. Ну, Кабул. Ну, Тегеран. Ну, Харбин. Ну, Пень-Яма. Ну…»
«Молодец! — восторженно сказала зам и подняла фужерчик с ликёром. — Отличная наука география, сразу представление даёт про необъятность Родины».
«Пень-Яма — это уже Восточная граница, — мрачно сказал полицай. — Так что промах вышел, Молчунок».
«Не может быть, — запротестовал учитель. — Молчун никогда не ошибается. Сейчас я посмотрю, сейчас проверю… Если ошибся — ой, Молчун, получишь ты завтра прута…»
Он полез в свой телефон, но, пока лазил, старый Космач снова выпить предложил, на этот раз за вооружённые силы и военно-морской флот, все с радостью ухнули и начали обсуждать, как зимовать будут.
«У меня так всё уже готово, — сказал старик Космач. — А кто, как та стрекоза, лето красное в пропеллер…»
И посмотрел выразительно на отца Молчуна.
«…то мы не виноваты, — улыбнулся Космач. — Но ведь мы здесь, в Белых Росах, один за всех и все за одного. Поэтому поможем, чем можем, а если не сможем, куда надо доложим».
И захохотал, как он умел. По-лесному, ужасно, как будто на дереве сидел, а не за столом.
«Прав Молчун! — радостно выкрикнул учитель. — Прав оказался! Восточная граница уже за Пень-Ямой начинается! А Пень-Яма — юх! Юх! Юх!»
И это «юх-юх» тоже прозвучало, будто какая-то свинья в телефоне поколупалась, а не учитель народной школы. Молчуну страшно стало, но он виду не подал, только усмехнулся криво.
«Ну что делать… — осклабился старый Космач и повернулся к его отцу. — Ставлю твоему парню стакан своей, выдержанной!»
«Спаивание несовершеннолетних», — равнодушно сказал солтыс и рыгнул.
«Вот же дилемма, — притворно опечалился Космач. — Ну тогда отцу ставлю, пусть сыном гордится. Географом нашим!»
«Кому в географы, а кому в солдаты, — серьёзно произнёс староста. — За рядового Космача, защитника Родины!»
Все выпили. Молчун видел, что сейчас начнутся песни. И правда. Завела, как всегда, зам по идеологии, староста подхватил, а тогда уже и другие затянули загадочные слова, которые в Белых Росах знали все, — и начало в песне было понятное, а дальше… дальше никто не мог объяснить, что значат странные названия, от которых так горько делалось на языке:
«Давай за нас, на-на-на-на-на-на,Давай за газ, на-на-на-на-на-на,И за Бомбей и за Мадрас,За Лхасу и за Гондурас,Давай за нас, за девок в Тхимпху,Давай за нас, пусть всё идёт наху…»Допев, все осоловело уставились в стол. Не тот был сегодня праздник. Не тот. Две песни любили в Белых Росах — и эту затягивали тогда, когда на душе у жителей деревни было темно и как будто какая-то тоска грызла их изнутри. Молчун подождал немного — может, что-то изменится, может быть, всё же затянут его любимую, которую пели тогда, когда действительно радовались и чувствовали себя людьми. Вот эту:
«Не вешать нос, айда, Марины!Дурна ли жизнь иль хороша!»Обычно зам солировала — да таким тонким голосом, что казалось, у неё внутри что-то лопнет. Но никто даже не вспомнил, что есть такая песня. Приуныли взрослые, начали вилками по столу скрести. Зловещий был звук. Кра… кра… Что-то бормотал, лёжа ничком в траве, пан Каковский. Молчун незаметно сполз с доски, на которой они сидели все в ряд, как на заседании, хорошей доски, строганой, гладкой, как грудь у Космача, — у мужиков их породы только на спине росло, мохнатилось, а грудь голая, чистая, как у баб. Сполз и тихо, как птица малая, за забор пролез, а там углами, углами, да по загуменью домой.
А там, конечно, сразу к гусочке своей серой. Обнял её, схватил осторожно за шею, в глаза ей посмотрел — и гусочка ответила ему таким взглядом, что хорошо и легко стало Молчуну, словно у него зубы болели и наконец попустило.
«Не вешать нос», — прошептал он и поцеловал гусочку в красивую шею.
Гусочка открыла клюв — словно что-то ответить хотела. Успокоить его, утешить после всех этих испытаний. Тёплая была гусочка, Молчун прижал её к земле, которая уже остывать начала, и сам к ней прижался.
«Давай я тебе расскажу… — зашептал он в полутьме курятника. — Ты же любишь, когда я тебе эту историю рассказываю. Так вот, в одной стране, на Севере, куда летает Эйр-Болтик, рос когда-то в одной деревне мальчик, а звали его Нильс, Нильс Хольгерсон. То есть Нильс, сын Хольгера, такое у его отца было имя… Но все звали того парня просто — Молчун. Очень уж он не любил говорить. А что любил? Любил книжки читать. А ещё любил одну серую гусочку. А больше никого…»
2.Назавтра Молчун проснулся рано — и сразу же соскочил с кровати и пулей за дверь. Даже умываться не стал. Очень хотелось ему посмотреть, как Космача в москали забирают.
Побежал на другой конец деревни, туда, где у дороги слепая Тэкля жила, и ещё издали увидел военную машину. Народу собралось немного, не то что вчера — старый Космач, да Космачиха, да Любка, да полицай, да он сам — ну, и дочь слепой Тэкли Гэнька за забором торчала, следила своим кривым глазом, что происходит. Молчун стал поодаль, чувствуя, что он здесь, вообще-то, лишний. Но никто на него внимания не обращал. Младший Космач, лысый, с отливающим утренней синью лицом, Молчуна не заметил, смотрел прямо перед собой, весь важный такой, как государственный преступник. Ну и хрен с тобой, балда, подумал Молчун, нужен ты мне, придурок, я не на тебя посмотреть пришел. А на кого?
Ясно, на кого. Молчун с каким-то радостным ужасом пожирал глазами тяжёлую тупоносую машину, колёса которой, даром что все лесные дороги объездили, ещё не стрясли с себя пыль далёких городов, засекреченных объектов, прямых, как стрела, бетонок… Это была машина, которая уже совсем скоро двинется далеко-далеко, за ихний Стратегический лес, аж туда, где Западная граница идет, туда, где Молчуну, может, ни разу за всю его жизнь побывать не придётся. Из кабины выскочил комиссар, нетерпеливо проверил Космачёву повестку и показал властным движением ладони, чтоб не затягивали особо прощание. В кузове сидели такие же лысые парни возраста Космача, безразличные, опухшие, с большими ушами. Похожие на кроличьи тушки. Видно, вчера не только их тринадцатые Белые Росы своих космачей в москали проводили. Но и четырнадцатые, пятнадцатые и дальше по списку.
Но что на этих дебилов смотреть, космачи повсюду на одно лицо.
Вот комиссар — это другое дело.
Молчун с уважением разглядывал его зелёную форму, золотого орла с двумя головами, горделиво восседающего на фуражке и глядящего сразу в две стороны — словно орёл этот следил, нет ли в Белых Росах засады. Вот-вот каркнет эта птица настороженно и ударит комиссара просто по лбу: опасность, товарищ капитан, подозрительные объекты слева и справа! Выхватит тогда военком пушку и двумя выстрелами: бах, бах, опасность слева ликвидирована,
