– Что значит «натворил»? – спросил он у стенавшей Молли. – Всего лишь спас ее магией от Быка, вот что я натворил. Магией, женщина, моей собственной истинной магией!
Восторг лишил его сил, ибо ему хотелось и плясать, и стоять спокойно; его сотрясали вопли и рацеи, а сказать-то было и нечего. Кончил он тем, что по-дурацки рассмеялся, обнял себя так крепко, что лишился дыхания, и повалился рядом с Молли, поскольку ноги его подкосились.
– Дай мне плащ, – сказала Молли.
Чародей лучезарно улыбался ей и хлопал глазами. Она протянула руку, сдернула с его плеч драный плащ. Накрыла им спящую и, как могла, подоткнула. Девушка просвечивала сквозь него, словно солнце сквозь листву.
– Ты, несомненно, гадаешь, как собираюсь я вернуть ей подлинное обличье, – сказал Шмендрик. – Не гадай. Сила придет ко мне в минуту нужды – ныне я знаю хотя бы это. Настанет время, и она начнет приходить на мой зов, однако оно еще не настало. – Он порывисто схватил длинными руками голову Молли Грю и, стиснув ее, воскликнул: – Но ты была права, ты была права! Она здесь и она моя!
Молли оттолкнула его, одна щека ее грубо побагровела, уши расплющились. Девушка вздохнула у нее на коленях, почти перестала улыбаться, отвернула лицо от восхода. Молли сказала:
– Шмендрик, несчастный ты маг, как же ты не понимаешь…
– Что? Тут и понимать нечего. – Однако голос его стал вдруг резким и настороженным, в зеленых глазах появился испуг. – Красный Бык пришел за единорогом, вот ей и нужно было обратиться в кого-то другого. Ты сама молила меня изменить ее, – что же тревожит тебя теперь?
Молли покачала головой, подрагивавшей, как у старухи. И сказала:
– Не знаю, о чем ты думал, обращая ее в девушку, в человека. Мог бы найти и что-то получше…
Она не закончила, отвела взгляд. Одна ее рука продолжала разглаживать белые волосы девушки.
– Обличие выбрано магией, а не мной, – ответил Шмендрик. – Шарлатан может отдавать предпочтение одному надувательству перед другим, но маг – это носильщик, ослик, который доставляет свою хозяйку туда, куда требуется. Маг призывает ее, но выбирает магия. Если она превратила единорога в человеческое существо, значит иной возможности не было.
Лицо чародея пылало от ревностного исступления, которое молодило его еще пуще.
– Я переносчик, – пропел он, – вместилище, посланец…
– Ты идиот! – яростно крикнула Молли Грю. – Слышишь? Да, ты маг, но маг-тупица!
Между тем девушка пыталась проснуться, ладони ее раскрывались и закрывались, веки трепетали, как грудь горлицы. Молли и Шмендрик смотрели на нее, и вот девушка, издав тихий звук, открыла глаза.
Расставлены они были шире обычного, а посажены глубже, – темные, как морские глубины, и лучезарные, как море, в котором мерцают странные, никогда не поднимавшиеся к поверхности существа. Единорога, подумала Молли, можно было превратить в ящерицу, в акулу, в улитку, в гусыню, однако глаза все равно выдали бы ее. Во всяком случае, мне. Я бы ее узнала.
Девушка лежала неподвижно, отыскивая себя глазами в глазах Молли и Шмендрика. Затем она в одно движение вскочила на ноги, и черный плащ пал на колени Молли. На миг девушка обратилась в круг, глядя на свои руки, которые она подняла высоко и бессмысленно, а после прижала к груди. Она раскачивалась и нелепо переступала, точно выполняющая заученный трюк обезьяна, лицо ее стало глупым, озадаченным, как у жертвы шутника. И все же, произвести хотя бы одно движение, которое не было прекрасным, она не могла. Ужас, бившийся в ней, превосходил своей прелестью любую радость, какую когда-либо видела Молли, – вот это и было самым ужасным.
– Ослик, – промолвила Молли. – Посланец.
– Я смогу сделать ее прежней, – хрипло ответил чародей. – Не беспокойся. Смогу.
Светясь под солнцем, девушка поковыляла туда и сюда на сильных юных ногах. И вдруг споткнулась и упала – больно, потому что не умела смягчать падение руками. Молли бросилась к ней, но девушка уже сидела на корточках, глядя на нее и вопрошая низким голосом: «Что вы со мной сделали?» И Молли Грю заплакала.
Вперед выступил Шмендрик, лицо его было холодным и мокрым, но голос спокойным:
– Я превратил тебя в человека, чтобы спасти от Красного Быка. Ничего иного я не мог. Я сделаю тебя прежней, как только сумею.
– Красный Бык, о! – прошептала девушка. – И задрожала так, точно что-то трясло ее и било изнутри. – Он был слишком силен, – сказала она. – Слишком. Конца у силы его не было, как и начала. Он древнее меня.
Глаза ее расширились, и Молли показалось, что в них бродит Бык, прорезая их глубину, как рдеющая рыба, и исчезая. Девушка начала робко ощупывать свое лицо, отпрядывая от собственных прикосновений. Изогнутые пальцы ее скользнули по метине на лбу, и она закрыла глаза, и испустила тонкий, пронзительный вопль утраты, слабости и безмерного отчаяния.
– Что ты сделал со мой? – закричала она. – Я здесь умру! – Она прорвала ногтями гладкое тело, и кровь потекла по их следам. – Я умру здесь! Умру!
И все же в лице белой девы не было страха, пусть он и дыбился в ее голосе, в руках и ногах, в белых волосах, опадавших на ее новое тело. Лицо оставалось спокойным и бестревожным.
Молли притеснилась к ней – так близко, как осмелилась, моля ее не увечить себя. Но Шмендрик сказал:
– Замри. – И слово это хрустнуло, как осенняя ветка. Он сказал: – Магия знала, что делала. Замри и слушай.
– Почему ты не дал Красному Быку убить меня? – простонала девушка. – Почему не отдал меня гарпии? Все было бы милосерднее, чем запирать меня в этой клетке.
Чародей поежился, вспомнив насмешливое обвинение Молли Грю, но в голосе его прозвучало спокойствие отчаяния.
– Начнем с того, – сказал он, – что облик ты получила весьма привлекательный. Разжиться лучшим, став человеком, ты попросту не смогла бы.
Она оглядела себя: скользнув косвенным взглядом по плечам и рукам, опустив его на исполосованное царапинами тело, встав на одну ногу, чтобы осмотреть подошву другой, подняв глаза к серебристым бровям, скосив их к кончику носа и даже внимательно изучив зеленые, точно море, вены запястий, красивых и радостных, как юные выдры. И наконец взглянула в лицо чародея, и у него еще раз перехватило дыхание. Я сотворил волшебство, думал он, однако печаль остро впилась ему в горло, подобная быстрому крючку рыбака.
– Хорошо, – сказал он. – Для тебя не составило бы разницы, если бы я превратил тебя в носорога, с которого
