Я?
Я уже мертва и этого факта не изменить. Я могу притворяться живой. И притворяться, как показала сегодняшняя ночь, вполне успешно. Но… я все равно мертва. И даже как-то пообвыклась с нынешним своим состоянием. На самом деле в нем немало плюсов, но… он дышит. И улыбается во сне. И тьма в его груди дает нам шанс. Небольшой, она ведь все-таки темнота…
— Привет, — сказала я, глядя в его светлые глаза. — Знаешь, я подумала, что ты должен на мне жениться.
— Вот так просто?
— А тебе сложностей в жизни мало?
Диттер рассмеялся, и смех этот не был обиден. А отсмеявшись, сказал:
— Признавайся, что ты задумала?
Если бы я знала… может, мне просто замуж захотелось. Я ведь все-таки женщина и…
— У меня белое платье есть… правда, в нем меня хоронили, но Гюнтер позаботился, чтобы привели в порядок… только тетушка пару жемчужин срезала, а так…
— А у меня кольца нет, — пожаловался Диттер.
— И костюма.
— Костюм есть.
— То дерьмо, которое ты носишь, нельзя назвать костюмом…
— Будем ссориться или жениться?
— Так ты все-таки не против?
— Я же не сбежал.
— Куда тебе бежать, — я спустила ноги и потрогала пальцами пол. — Одевайся… времени не так и много.
Диттер хмыкнул и сказал:
— Все-таки задумала.
Нет.
И… да… и скорее есть ощущение, что так будет правильно. Я чувствую на себе взгляд, и в этом взгляде хотелось бы видеть одобрение, но… боги наблюдают и только. А люди… я ведь все равно человек? Пусть немножечко не такой, как другие… платье стало слегка великовато, но в принципе смотрелось неплохо. А вот фата куда-то потерялась.
— Ты красивая, — в моей гардеробной сидела девочка. Отмытая. Причесанная. С волосами, заплетенными в две тугие косички. И с виду несчастная. — И не злая. Мама сказала, чтобы я тебе не попадалась… что ты разозлишься и выгонишь нас. Ты выгонишь?
— Нет.
Я подумала и, оглядевшись, вытащила из вазы букет сухих роз.
— Хочешь быть подружкой невесты? — спросила, засовывая мятый цветок в волосы ребенка.
— А что мне надо делать? — соглашаться та не спешила, явив редкостное для ее возраста благоразумие. Пахло от девочки сладко…
— Ничего… разве что… ты больше не слышишь голосов?
Девочка задумалась, но после все же мотнула головой.
— Нет. Но… я слышу, как тебя зовут. А ты не слышишь?
Нет. Но подозреваю, что это пока. И времени у нас не осталось…
— Послушай, — я присела, разглядывая ее. Что я знаю о детях? Они бегают. Кричат. Быстро растут и капризничают. Ими занимаются гувернантки и няньки… и дети растут. Эта, похоже, растет быстрее других, пусть и не телом. — Сегодня, возможно… я уйду и не вернусь. Тогда ты скажешь своей матушке, что вам нужно уходить. Ничего здесь не берите, просто уходите. Запомни адрес…
Я повторила трижды, и девочка кивнула.
— Хорошо. Я оставила этому человеку распоряжения. У вас будет дом. И деньги, которых хватит, чтобы жить…
А еще Аарон Маркович оформит опекунство. Дядюшка, чувствую, не слишком обрадуется, но долг исполнит, и значит, ни до Рашьи, ни до детей никто не доберется…
— Ты подрастешь и пойдешь учиться. Обещай.
— Обещаю, — ответила она.
И я поверила.
А малышка добавила:
— Дом говорит, что у тебя все получится.
Хотелось бы…
— Знаешь, — Вильгельм посторонился, пропуская меня в кабинет. — Даже не могу сказать, поздравить его или посочувствовать…
Ради этакого случая он облачился в строгий костюм того глубокого темно-зеленого цвета, который людям несведущим кажется почти черным.
Блестели запонки и глаза. Удавка галстука прочно сжимала шею, и Вильгельм то и дело просовывал под нее пальцы, однако избавиться вовсе не спешил. Почему-то я не удивилась, обнаружив в гостиной белые розы — наверняка Гюнтер постарался, — и Монка, который в отличие от роз был растрепан и выглядел не по-праздничному мрачным.
Свет его дрожал, грозя погаснуть в любой момент, а тело… тело, сдается мне, вскоре не выдержит силы божественной благодати.
— И то, и другое.
Жених выглядел подозрительно довольным.
Нет, я понимаю, что счастье, оно такое… с привкусом безумия. Да и… я ведь сама предложила. А он согласился. И все вокруг поддержали… и есть ли в этом смысл?
— Я позволил себе принести, — Гюнтер с поклоном протянул поднос, на котором виднелась маленькая бархатная коробочка. — Ваша матушка как-то посетовала, что вынуждена была принять родовые артефакты Вирхдаммтервег, тогда как ее род имел собственные…
Два кольца… Два треклятых кольца из лунного серебра. Красивые, чего уж тут. Широкие ободки, на которых вьются то ли узоры, то ли руны, складываясь в сложное заклятье древнего языка. Надо же… а ведь я совсем ничего не знаю про род матушки, кроме того, что этот род не помог.
Иили помогать было некому?
— Благодарю, — я протянула коробочку Диттеру, надеясь, что у него хватит здравого смысла не перечить. В конце концов, потом купит мне другое колечко… если доживет.
Наверное, он подумал о том же.
— Спасибо.
Молитву читал Монк. Вильгельм устроился в кресле и оттуда мрачно наблюдал за происходящим. Гюнтер позволил себе достать платок.
Я же… Молилась? Нет, свету молиться поздновато уже… просто говорила. Про себя. С ним и с другими, если они есть, не важно, отражением единого великого бога, воплощениями его или собственно самостоятельными сущностями. Главное, сущности эти вполне способны были понять меня. Услышать.
Я никогда не была доброй и вряд ли таковой стану. Добродетельность? Смешно… добродетель и ведьма — вещи несовместимые… Смирение? Любовь к ближнему? Нет, это для других… для правильных… таких, как Диттер, который смотрит на меня и так, что…
Он бы отказался. Если бы не знал, что умрет. Перед смертью все кажется немножечко иным. И… и допустим, будь у него больше времени, он бы подумал, что недостоин. Кто
