Даже я себе подобного не позволяла. Нет, любовники у меня были. Всякие. Но песен о любви я никому не пела и уж тем более не пыталась разум подчинять.
Кузина пошла пятнами и жалобно проблеяла:
— Это… это все зелье… — И новая мысль показалась ей на редкость удачной. Она прижала пальчики к вискам. — Я… я плохо помню, что со мной было…
— Разве можно покупать зелья у ромал! — воскликнул дядюшка, причем возмущение его было столь притворно, что, кажется, он сам себе не поверил.
— Бедная моя девочка… — Тетушка поцеловала дочь в макушку. — Ты так страдаешь… бедняжка тоже пострадала… будет совершенно бесчеловечно угрожать ей судом… любой поймет, что она не виновата.
Диттер прикрыл глаза. И тетушка замерла. А кузина и вовсе дышать перестала. Он пострадавшая сторона, и, чтобы эти курицы ни пели, как решит, так и будет. И судья разбираться не станет: кому охота ссориться со Святым престолом, особенно в ситуации столь однозначной.
Ромалы…
Да, ромальские шептухи еще та зараза. И заморочить способны, и внушение слабенькое навесить, чтобы потом за сня тие его стрясти последние гроши. И совести у них не особо, точнее, гаджо она не касается, но… их ворожба иного свойства.
Травы?
Да, используют, но в основном дорожные, обычные. И силу из них не тянут, скорее пишут свою… да и ни одна ромалка в здравом уме не рискнет делать что-то настолько противозаконное. Во всяком случае, не для чужака… максимум — любовный эликсир с легким возбуждающим эффектом…
— Она… она так говорила… говорила… простите, я не помню… — Кузина смежила веки и сползла на стуле. — Совершенно не представляю, как… я ведь никогда прежде… шла из храма… молилась Невесте… наверное, она там всех поджидает.
— И сколько вы отдали? — поинтересовался Диттер.
— Все… все, что было… двадцать марок и золотое кольцо… прости, мама, я не сказала… мне было так… так стыдно…
Я фыркнула.
Дядя Фердинанд постучал пальцем по записной книжке.
— Когда это произошло?
— Недавно… месяц назад…
Двадцать марок и золотое кольцо? Сомневаюсь, что оно имело хоть какую-то ценность, а значит, пошло бы по цене лома… Итого получается в сумме марок тридцать? Да одни ингредиенты потянут на сумму, в три раза большую…
Но я промолчала. Почему? Кузина… Судя по мрачному взгляду Полечки — что, не ожидал? — мальчик молчать не станет. А значит, пара дней и репутации милой крошки наступит конец.
Ей придется уехать. На год… два… десять. И если так, то смысл разбирательство затевать? Суд опять же… Она, как ни крути, часть семьи, а значит, трепать будут не ее имя, но мое… проклятье!
— Мамочка! — взвыла кузина, понимая, что дело пахнет каторгой. — Мамочка моя… я ничего плохого не хотела… чтобы на меня посмотрели… как на нее… чтобы меня тоже любили…
В разных позах.
— Суда не будет. — Диттер допил отвар и, отставив флягу, икнул. — Прошу прощения, но… у меня нет ни малейшего желания тратить время на судебные разбирательства.
Кузина бросила на него взгляд, весьма, как по мне, далекий от благодарности.
— Но леди Осборн придется проявить благоразумие…
Покаяние. И рекомендательное письмо настоятельнице Бернской обители… Что ж, полгода в монастыре, глядишь, и добавят кузине если не смирения, то всяко мозгов. Да и сплетни поутихнут. Большей частью.
ГЛАВА 8
— Почему? — этот вопрос я задала Диттеру, когда тот отвлекся от созерцания разгромленных покоев. Явно гадал, тут ему оставаться — кровать не пострадала — или же рискнуть и потребовать новую комнату.
Я не мешала. Мне даже было любопытно, что победит: здравый смысл или скромность.
— Простите?
— Почему вы ее отпустили? Эта сказка про ромалу… вы ведь понимаете, что не было никакой ромалы…
— Но при наличии хорошего защитника доказать этот факт было бы затруднительно.
Диттер тронул искореженную проклятьем створку. И носок поднял, пожеванный, обслюнявленный, но с виду вполне целый.
— Боюсь, новые правила и ограничения… не всегда способствуют процессу дознания.
Это да, раньше было проще. Иглы под ногти и никаких адвокатов.
— Ваша родственница сошлется на провалы памяти, слабое здоровье… Лекари подтвердят, что и она находилась под действием зелья… если наносила на кожу, то что-то проникло в кровь, так что остаточные эманации зафиксируют. А уже там…
Он обошел темные пятнышки. А мое противоядие паркет попортило. Да уж… повезло ему, что живым остался. Выходит, не такой он и заморенный, каким выглядит.
— Но ведь дело не только в этом?
— Не только. У меня тоже репутация есть и… не хотелось бы прослыть неудачником, которого едва не подчинила сельская недоучка…
Это он зря. Городок наш, пусть и не так чтобы велик, но не настолько же, чтобы деревней его обзывать.
— Понятно… в этом доме полно свободных комнат. Выбирайте любую.
Я развернулась.
— Спасибо, — донеслось в спину.
Да не за что…
Рассвет я встречала в лаборатории. Ждала даже. С любопытством и готовностью отступить в тень, если истории о непереносимости солнечного света окажутся правдой. Но нет. Огненный шар привычно показался над Гюртербродским лесом. Небо посветлело. Пошло пятнами — желтыми, розовыми, алыми… пожалуй, это было красиво.
В той моей жизни тоже случались рассветы. И пьяноватые. И дурманные. В компаниях сомнительного свойства. И были они красивы, в смысле, рассветы, а не компании, но не хватало им чего-то… покоя? Я сидела на подоконнике, любовалась солнцем и вертела в пальцах черный флакон с остатками зелья.
Инквизитор не спрашивал. Кузина молчала, проявив редкостное здравомыслие.
А я… я в жандармерии не служу, и раз уж дело решили не заводить, то… откуда он взялся у кузины? Зелья осталось не так чтобы много. Состав я расшифровала, а соотношение компонентов
