Вот меловой след…
…Монк замирает у него и касается пальцами, запоминая именем света. А вязкая тьма колышется, подбирается к благословленному, то ли примеряясь, как половчей ухватить за пятки, то ли, напротив, испрашивая благословения.
Вот Диттер стоит, опершись обеими руками на подоконник. Он мрачен. И темен. И кажется, хочет кого-нибудь убить… главное, чтобы не меня. Я полезная. Я пригожусь.
Вот застыл посередине лестничного пролета Вильгельм. Он странно развел руки и голову запрокинул. Если присмотреться, то становятся видны тонкие нити поискового заклятья. Они расползлись по дому, от крыши до подвалов, в которых — это я тоже чую — немало костей…
Там стояли старые ванны, наполненные до краев буроватым раствором. Его используют некроманты для бережной очистки костей. Плоть он разъедает быстро, а вот костную ткань оставляет неповрежденной.
Кости здесь тоже имелись. Черепа аккуратно складывали в шкафы, остальное же просто ссыпали в короба. В огромные, мать его, короба, наполненные почти до краев…
Меня тоже замутило.
А у Вильгельма из носа кровь пошла, что заставило Диттера очнуться. Он успел подхватить тощее тело однокурсника, не позволив тому покатиться по ступенькам.
Что-то сказал… Жаль, звуки мне недоступны.
— Что же это… — герр Герман решительно отряхнулся и вытащил бляху. Посмотрел на нее, словно продолжая сомневаться, а потом сам себе сказал: — Все равно ведь скрыть не выйдет.
И я согласилась, что да, не выйдет.
Жандармы явились на зов, если не в мгновение ока, то почти.
Темные машины с характерной эмблемой, два патруля, прибежавшие быстрее машин, и черный грузовик экспертной службы.
Оцепление.
Красные веревки, которые раскатывали по ту сторону обожженного забора. И герр Герман, который устало оперся на мой автомобиль. Он бросил фуражку на капот и спросил устало:
— Давно?
— Нашли, когда Соню… убили… там убили, — я кивнула на дом, который наблюдал за происходящим равнодушно.
— И чего не сказала? Не верила?
— Не верила. — Жандармы подходили к подъезду и отступали. Даже штатный некромант, вполне себе толковый дядечка, с которым меня связывали отношения весьма напоминающие дружеские — насколько это вообще возможно между подобными нам, — морщился, стоило ступить на порог.
Дом не был готов явить свои тайны.
— Это правильно… — он потарабанил пальцами. — Значит, вот оно как… а я-то грешным делом… теперь тебе точно уехать надо.
Нельзя.
Дом меня не отпустит. Не этот, конечно, но собственный, родовой. Я связана с ним и храмом пуповиной силы, и, быть может, позже связь эта ослабеет или вовсе исчезнет, а я получу свободу, но пока…
— Не уедешь, — герр Герман сделал собственные выводы.
— Не уеду, — подтвердила я.
— Тогда держись этих… лучше двоих сразу… а то ж сама понимаешь, слухи пойдут… слухи, они как мухи, из любого дерьма родятся.
И в этом откровении была своя правда. Я кивнула и поинтересовалась, раз уж пошла у нас столь доверительная беседа:
— Значит такое случалось и прежде?
Пара некромантов вошли в дом. Их окружила мерцающая сфера, и местная тьма, заинтересовавшись новой игрушкой, коснулась ее. Осторожно. Пробуя на вкус. Всколыхнулось болото посмертных эманаций, поднялось, заставляя некромантов отступить.
Вот Вильгельм о чем-то спорит с Диттером, пальцами зажимая переносицу. Он машет второй рукой и, кажется, даже кричит. Только Диттера криком не испугать.
Он отвечает что-то тихо, спокойно, но даже мне становится ясно: не отступит. И платок протягивает. Заставляет Вильгельма сесть, зажать нос.
— Откуда…
— Слух хороший. — Я покусала губы. Помада все равно легла криво, но подозреваю, этого не заметят. — Так что… рассказывайте.
— А не…
— Рассказывайте, — произнесла я с нажимом, и, удивительное дело, герр Герман подчинился. Оглянулся на дом, вздохнул и…
ГЛАВА 31
Он далеко не всегда был начальником жандармерии, что логично. Начинал свою карьеру Герман Пфанцмиг с самых низов, и тогда ему, сыну булочника и обыкновенной горожанки, шестому ребенку из двенадцати других, и в голову не приходило мечтать о несбыточном.
Напротив, Германа всегда отличало редкостное благоразумие.
А еще нежелание становиться очередным батраком на отцовской пекарне, где уже трудились четверо старших братьев и помогали все другие дети, включая трехлетнюю Бруни. Не то чтобы Герман боялся работы, отнюдь, скорее уж он явственно осознавал, что и пекарню, и прочее имущество унаследует старший его братец, уже обзаведшийся супругой и двумя детьми, а прочим…
Кого и когда это волновало?
И в шестнадцать лет Герман сбежал в жандармы.
Всего-то и нужно было отстать от семейства на ярмарке, добраться до палатки вербовщика и поставить жирный крест напротив своего имени. Писать и читать в те далекие времена Герман не умел. Научился.
Что-что, а желание учиться у него имелось, и, подкрепленное немалым рвением, служба давалась ему легко, а к дисциплине и работе он привык сызмальства — вылилось в звание унтервахмистра, что было само по себе немалым достижением. Остальные в большинстве своем год или два числились анвартерами…
Но речь не о том.
В родной городок Герман возвращаться не стал, а начальство, обрадованное — уж больно много было прошений о распределении в родные места, — отправило его, куда сочло нужным.
Город наш всегда отличался особым норовом и не всякого приезжего готов был принять. Германа принял. И пробуя его на прочность, подкинул ему тело. Бродяги.
И его бы списать, отправить в обход мертвецкой, указавши в бумагах естественную причину смерти, — в конце концов, кому какое дело до бродяги? Свезли бы на кладбище и прикопали как есть. Так нет же, к неудовольствию начальства непосредственного и далекого, чересчур старательный новичок честно потребовал вскрытия.
А там… Вырезанные на теле письмена, оскопление и вытащенные внутренности, которые заменили соломой… Отчет заставил начальство задуматься.
Второе же тело не замедлило себя ждать.
Вновь бродяга, и нездешний, ибо этот город не жаловал бродяг. И главное, на сей раз его не
