Я мог понять почему.
– Но, несмотря на это, вы продолжаете вести дело Хевеля?
На лице Эйзенхарта расцвела широкая ухмылка.
– Вы думали, я так просто откажусь? Док, вы меня плохо знаете!
Глава 13
Доктор
Уже второй раз на этой неделе, вернувшись в общежитие, я обнаружил дверь в свою комнату распахнутой настежь. Впрочем, сейчас над замочной скважиной склонился Шон, чья рыжая макушка сияла бриолином в лучах заходящего солнца.
– Добрый вечер, сэр, – поздоровался со мной он, с осторожностью вынимая замочный механизм.
– «Роберта» достаточно. Не нужно постоянно называть меня сэром.
Парень помотал головой.
– Не на работе, – отказался он.
Я не стал настаивать.
– Что ты делаешь? – вместо этого спросил я.
– По следам, оставленным отмычкой, можно попытаться определить, кто изготовил инструмент. Видите эти царапины, сэр? Грубая работа. Чтобы вскрыть дверь, приходится прикладывать силу, поэтому остаются следы. Будь инструменты хорошего качества, вы бы ничего не заметили, – словоохотливо, как человек, занимающийся любимым делом, пояснил мне Брэмли, продолжая ковыряться в замке. – На Королевском острове такие делает Стивенс. В Лемман-Кливе – Хансенсен…
– И это можно определить по царапинам?
– Не так сложно, сэр. Просто требует опыта.
Я вспомнил, чем Брэмли занимался до поступления на службу в полицию. Чего-чего, а опыта у него хватало. Сержант споро собрал механизм и вставил обратно.
– Мы можем пройти внутрь? Надо осмотреть место преступления.
– Ты, кажется, уже прошел, – проворчал я, но сделал приглашающий жест рукой. – Пожалуйста.
За прошедшее с обыска время я успел навести в комнате относительный порядок, чем расстроил сержанта.
– Лучше бы вы оставили все, как было, – вздохнул он. – Вы не откажетесь показать, как это выглядело в тот вечер?
Я не отказал. Под карандашом Шона, неуклюже зажатым в по-медвежьи большой ладони, проступала окружающая нас обстановка. Его вопросы заставляли вспоминать самые мелкие детали, и я наблюдал, как оживает картина того вечера. Оторвавшись от карандашного наброска в полицейском блокноте, я посмотрел на самого Шона. Если вглядеться внимательнее, можно было заметить, что для медведя он отличался не самым крупным сложением. Он был жилист и тонок, как я сам, как моя мать, как леди Эйзенхарт и как, должно быть, их сестра, которую я никогда не встречал. Он казался мощнее из-за Артура-Медведя, оставившего на нем свою метку, но на самом деле был угловат и несклепист, как все подростки. Руки, которые он обычно не знал, куда деть, были по-медвежьи грубыми, но в то же время обладали длинными чуткими пальцами. Цветом кожи и волосами он пошел в своего отца, но глаза у него были голубыми, точь-в-точь как у леди Эйзенхарт – и как те, что остались в моих воспоминаниях.
– Сэр? – Брэмли перехватил мой взгляд.
– Как ты попал в Гетценбург?
Шон отвернулся – вроде как для того, чтобы осмотреть кухонную нишу. Но и со спины было заметно, как он напрягся.
– Вам Виктор рассказал.
– Не всё, – не стал отрицать я. – Он отказался говорить, как ты очутился среди «мальчишек».
– Мой отец был дезертиром, – после паузы сказал Шон. – Презираете?
– Нет.
Я ответил честно. Побывав на фронте, я отдавал себе отчет в том, что война – занятие не для всех. Она требовала определенного склада ума… И души. Иначе забирала себе и то, и другое – часто вместе с жизнью.
Но я также понимал, почему Шон так думал. Благочестие заботило общество больше, чем люди. Не так давно утихли призывы убивать семьи дезертиров, чтобы те знали, кто заплатит за их предательство, – и чтобы не портить империю «дурной кровью». В отличие от людей востока имперцы, к сожалению, не признавали, что сын не в ответе за отца.
После моего ответа дальнейший рассказ дался ему легче.
– Когда мы узнали, нам пришлось переехать. Денег не было. Мать слегла от горя… И не вставала до конца, – его голос дрогнул, в отражении в оконном стекле показался предательски покрасневший кончик носа.
– И ты попал в банду, – продолжил я, делая вид, что ничего не вижу.
– Нет. Я попал на улицу. Тес… Генерал нашел меня позже.
– Почему ты не попросил о помощи Эйзенхартов?
– Я не знал, как с ними связаться. И не думал, что они захотят иметь дело со мной, – признался Шон, все еще отказывавшийся смотреть в мою сторону.
Я представил, каково ему было тогда. Незваный посетитель. Сухой официальный голос, объясняющий, что с этого дня офицер Брэмли считается изменником родины. Сдавленные рыдания матери. Новый дом – на самом деле халупа, – иное жилье одинокая женщина, лишившаяся офицерского пособия, позволить себе не могла. Соседи, настороженно наблюдающие за новыми жильцами и узнающие их секрет. Новый социальный статус: парии и изгоя. Бедность, голод, отчаяние… Это было лишь малой толикой того, что ему пришлось пережить. Мне стало стыдно. В те годы я был уже достаточно взрослым, чтобы иметь возможность оказать ему помощь. Если бы я знал, если бы поддерживал связь с Эйзенхартами, а не отказывался от их участия в своей жизни, высокомерно считая это услугой им, а не себе…
– Мне жаль.
Шон неловко пожал плечами, передвигаясь по комнате дальше.
– Я думал, они постараются вычеркнуть меня из памяти, – продолжил он. – Я ошибался. Оказывается, они все это время искали меня, представляете? Вы знаете, чем я занимался? Ну, до того, как попал в полицию?
– Да.
– Меня поймали. Кто-то настучал купам, что мы присмотрели этот дом, и меня поймали, – он потер переносицу. – В участке я отказывался называть свое имя, поэтому им пришлось сверять с заявлениями о пропавших детях. Так меня обнаружили.
Он наконец обернулся ко мне.
– Мне должны были дать десять лет в колониях, – Шон имел в виду первый колониальный полк, который комплектовался из осужденных. Его сформировали, когда людей в новых землях перестало хватать. Попавшие туда избегали гильотины и могли рассчитывать на возвращение гражданских прав по окончании срока, только… Никто не доживал. – Но сэр Эйзенхарт вмешался и сумел изменить приговор на десять лет работы в полиции. Он дал мне второй шанс. И… Если вы сомневаетесь во мне… Я хочу сказать, если вы сомневаетесь в моих намерениях… В общем, я его использую. Этот шанс.
– Я верю.
Глядя на Шона, я думал, насколько наше прошлое определяет нас самих. Раньше, думая о себе самом, я был уверен, что мы есть то, чем мы были, и изменить себя, свое будущее, мы можем не более, чем исправить прошлые ошибки.
В его случае хотелось бы верить в обратное.
Наше молчание прервал деликатный стук в дверь.
– Вы уже познакомились, или дать вам еще пару минут? – насмешливо поинтересовался Виктор, просовывая голову в комнату. – Если второе, то пары минут у нас нет, поэтому позвольте сократить церемонию. Брэм, это твой старший брат. Какое счастье, что я теперь могу отказаться от этой должности! Он воспитывался в джунглях, а до
