– Мы ведь знакомы?
Предположение казалось настолько же абсурдным, насколько был нелеп облик филина. Если безупречное произношение и знакомство с леди Гринберг могло навести на мысли о положении в обществе, то его наряд вынуждал отбросить эту теорию. Ни один приличный человек (кроме Эйзенхарта, чьи вещи, хоть и были слишком дорогими для детектива полиции, быстро приходили в негодность после поисков расчлененного трупа на городской свалке, прыжков из окон доходных домов и трехдневных «мозговых штурмов» в кабинете) не позволил бы себе появиться на людях в пальто полувекового возраста с наполовину оторванным карманом и пятнами масла на груди.
– У вас случайно нет машины на ходу? – совершенно серьезно поинтересовался Эйзенхарт, пришедший к тем же выводам, что и я.
– Нет.
– Oui[20], – одновременно ответил спутник филина, худощавый джентльмен, до сих пор хранивший молчание.
Между ними завязался оживленный спор на арнуальском. Ухо выхватывало отдельные слова: «experience»[21], «charge»[22], «puissance»[23]…
– Полиция, – Эйзенхарт перебил спорщиков и достал жетон. – Вынужден реквизировать ваш автомобиль. Если вы не против, – подумав, добавил он, обращаясь к филину.
Тот махнул рукой.
– Пойдемте.
По ту сторону кирпичной стены, столкновения с которой мы только чудом сумели избежать, оказался бывший каретный двор.
– Мы только переехали, даже не успели открыться, – пояснил филин, заметив, как все обратили внимание на лежавшую при входе вывеску «Электромастерская. Э. Дюбаль и партнер». – Леди Гринберг, господа, это мой напарник, Эжен Дюбаль…
– Тот самый Эжен Дюбаль? Я ваша горячая поклонница!
Я обернулся. На кумира девичьих грез арнуалец походил мало, но восторг, прозвучавший в голосе леди Эвелин, заставил меня задуматься, не видел ли я его прежде на сцене.
– Enchante[24], – месье Дюбаль, явно польщенный таким вниманием, церемонно поклонился. – Если, конечно, вы ни с кем меня не спутали.
– Никогда! Но что вы делаете в Гетценбурге? Самый молодой член Арнуальской академии наук мог бы…
– Бывший член, мадемуазель. Это долгая история…
– И не та, которую следует рассказывать леди, – вмешался филин.
Леди Эвелин рассмеялась.
– Вы пытаетесь меня отпугнуть или заинтриговать?
Мастерская выглядела так, словно была не новой, а функционировала еще с эпохи императрицы Клементины – и все это время без уборки. Пробираться между завалами инструментов и запчастей приходилось с великой осторожностью. Зато стало понятно плачевное состояние одежды забывшего представиться партнера. Я и сам неловко зацепился за какую-то деталь, оставившую на рукаве липкий темный след.
– Зачем вам машина? – спросил я Эйзенхарта. – Хардли все равно не нагнать.
– Вы знаете, где мы, доктор?
Я понятия не имел.
– Мы у восточных ворот. А за ними живет человек, который точно знает, куда отправился Хардли. Я же говорил, что должно быть что-то еще.
– Ваш загадочный информатор?
Эйзенхарт усмехнулся:
– Нет. Поверьте, когда мы приедем, она сразу перестанет быть для вас загадкой. Хотя, – честно добавил он, – менее таинственной не будет никогда.
Через анфиладу бывших конторских помещений мы прошли на задний двор, где нашему взору предстало нечто. Стоявший под открытым небом автомобиль напоминал первые самоходы, лишенные отделки и поражающие сложностью выставленного напоказ каркаса.
– Я говорил, что это экспериментальный образец, – попытался оправдаться филин.
– Ага… – у Эйзенхарта, как у всех нас, перехватило дыхание от увиденного. – Ничего, мы просто обожаем эксперименты. Оно точно ездит?
– Oui, – арнуалец, помогавший леди Эвелин забраться на заднюю скамью, оскорбился до глубины души. – И отлично.
Я не знал почему, но Эйзенхарт, отказывавшийся сперва садиться к ней в машину, попросил леди сопровождать нас в дальнейшей поездке. Она только этого и ждала: у нее единственной глаза при виде этого чудовища загорелись не ужасом и отвращением, а восторгом.
– Ладно, – Эйзенхарт предпочел не спорить и уселся впереди. – Доктор, вы с нами?
Я с сомнением посмотрел на латунные цилиндры и трубки, высовывавшиеся из-под передних сидений. Почему-то идея прокатиться на этом образце не вызывала у меня энтузиазма.
– Разумеется.
Глава 19
Эйзенхарт
Месье Дюбаль не обманул – автомобиль ездил отлично. Даже слишком, на вкус Виктора. В ушах свистело, глаза слезились от ветра, и он понял, что имела в виду Эвелин, когда говорила, что они слишком низко летали. Но если с ее лица всю дорогу не сходило мечтательное выражение, то Виктор вцепился в скамью и надеялся, что на следующем повороте его не вынесет из машины.
Первым, что они увидели на подходе к вороньему табору, были пестрые ленты, удивительными цветами распустившиеся на черных ветвях боярышника. Старый оберег от зла, превратившийся в символ несчастий. Потом машина, повинуясь его приказам, свернула с дороги на размытую прошлой осенью колею. За изломанными силуэтами деревьев показались шатры, яркие, как завязанные на кустарнике узлы.
Не доезжая до разбитого на лугу лагеря, Виктор велел остановить автомобиль. Стоило заглушить мотор, как на капот приземлился ворон, хитро косящий черным глазом. Сидевший рядом с Виктором филин вздрогнул от неожиданности.
Никто не любил воронов. Возможно даже, их терпели еще меньше, чем бездушников. Ворона не понимали: в то время как другие духи выбирали, кого одарить своим благословением, по склонности и таланту, Ворон смотрел на судьбы. Всех его подопечных объединяло одно – их глазами он видел самые значимые события в истории человечества, будь это извержение Кампанийского вулкана или революция в Арнуале, первая железнодорожная катастрофа или цунами у берегов Синдистана. Одного этого было бы достаточно, чтобы люди невзлюбили воронов, считая их предвестниками беды. Но Ворон еще дарил родившимся под его звездой неслыханную удачу. Взять, к примеру, недавнюю статистику: при крушении «Манифика» единственным выжившим из ста восьмидесяти пяти членов экипажа и трех тысяч пассажиров оказался молодой ворон-аппенинец, зайцем пробравшийся в машинный отсек. Ради возможности взглянуть на мир их глазами Ворон даровал своим подопечным долгую, хотя и вряд ли счастливую жизнь.
Потому воронов ненавидели: они приходили и приводили за собой несчастье, а сами оставались невредимыми. Неудивительно, что их винили за следовавшую за ними по пятам смерть.
Первое сожжение ворона датировалось тринадцатым веком. Тогда толпа в маленькой горной деревушке решила, что болезнь уйдет, если не станет человека, который ее привел. То, что эпидемия началась до прихода чужака, уже не играло роли. Остальной мир подхватил: если убить ворона до того, как он нашлет несчастье, все обойдется. Их называли живой смертью, похитителями удачи, бедой во плоти. Их сжигали, колесовали, отправляли на гильотину. Не за преступления. Только за то, что им не повезло родиться.
Гонения на воронов продолжались шестьсот лет. Немногие выжившие следовали примеру бродяг-йенишей и сбивались в таборы, готовые подняться в любой момент. Предыдущий император запретил преследовать воронов и восстановил их во многих гражданских правах, но это мало что изменило. Вороны все так же предпочитали жить обособленно. Лишь немногие возвращались в общество. А остальные люди все так же ненавидели их и, лишенные законной возможности для самообороны, боялись.
– Зачем вы меня сюда привезли? – спросила его
