Из ящика письменного стола он достал свернутый вчетверо листок бумаги.
– Горничная леди Роуз… Ну, к тому времени она не была горничной, после смерти леди Роуз ее уволили… Неважно. Она повесилась. Это предсмертная записка.
Из желтой, дешевой по качеству бумаги выпали засушенные цветки птицемлечника.
– «Искупление», – прокомментировал Эйзенхарт.
Искупление чего? Какого греха?
Нервный, прыгающий почерк говорил о самой большой ошибке, которую уже невозможно исправить. Местами угловатые буквы расплывались кляксами там, где на бумагу капали слезы. Тот, кто писал это письмо, был в отчаянии, никаких сомнений.
– Патолог сказал, она ожидала ребенка.
– От…
– Не доказано. Но забавная получается картинка, правда?
Я не успел ответить: пронзительно громко зазвонил телефонный аппарат.
– Одну секунду, – попросил меня Эйзенхарт. – Алло? Леди Эвелин? Да, спасибо, я тоже рад. А вы?.. Приятно слышать. Поблагодарить меня? За что? Нет, я тут ни при чем.
Потакая своему любопытству, я придвинулся поближе, пытаясь расслышать слова леди Гринберг.
– Точно вам говорю. С чего вы вообще решили, что они от меня? Наверняка у вас найдется еще куча поклонников.
– Может, и найдется, но кто кроме вас мог прислать букет без записки? – рассмеялась леди Эвелин.
– Есть у меня один такой на примете, – помрачнел Эйзенхарт. – Даю три подсказки. Темные глаза. Нос как у грифа. Ольтенайский паспорт.
Нам не понадобилось много времени, чтобы разгадать, кого Виктор имел в виду.
– Он, конечно, способен на многое, но цветы точно не от него, – не согласилась леди Эвелин. – Мистер Герге уже прислал сегодня розы. И не просто приложил к ним свою карточку, но переписал на ней «O Fortuna».
– Sors immanis et inanis?[28] – припомнил Эйзенхарт строку из стихотворения. – Интересный выбор.
– Как думаете, это можно классифицировать как угрозу?
Виктор усмехнулся:
– Попробуйте. Однако, как полицейский, не советую вам писать на мистера Герге заявление. Битву с его адвокатами вы проиграете. Вообще, какой честный человек пользуется услугами адвокатов… – пробормотал он с досадой.
– Я пользуюсь, – сообщил я одновременно с леди Эвелин.
Эйзенхарт хмыкнул.
– Что и требовалось доказать, – ответил он, видимо, нам обоим. – В любом случае, вынужден вас разочаровать: это не я. Удачи в поисках.
Положив трубку, он смущенно на меня посмотрел:
– Кто-то прислал леди Гринберг цветы, а она почему-то решила, что это я таким образом выражаю ей благодарность за помощь в расследовании, – объяснил он. – Глупость какая.
– Определенно, – согласился я. – Причем даже не знаю, что более глупо: что ты не подумал это сделать или что леди Эвелин все еще слишком хорошего о тебе мнения.
В голову пришла неожиданная и неприятная мысль. В последнее время цветы от анонимных поклонников не значили ничего хорошего.
– Ты не думаешь, что букет мог послать леди Эвелин тот же человек, что отправлял их тебе?
– С чего бы? До сих пор он присылал их прямо мне, а не надеялся на посредников. К тому же кому вообще нужна леди Эвелин?
– И все же…
Слишком часто в этом расследовании фигурировали цветы от неизвестного отправителя. Возможно, Виктор тоже это понимал, поэтому так легко согласился «доказать мне, что я все выдумываю и зря трачу нервы».
– Я только что получил звонок с Каменного острова. Соедините меня с тем же номером, – попросил он телефонистку. – Да, леди Эвелин. Хотел кое-что уточнить. Что за цветы вам прислали? Вот как? Нет, точно не я. И вам хорошего дня, – он вновь положил трубку. – Райские птицы. Что, согласно языку цветов, переводится как «свобода», «радость» или «предвкушение». Как видишь, ничего, что можно было бы приобщить к делу.
Несмотря на его заверения, беспокойство не отпускало меня.
– Кенари, – понял я, что напоминало мне название цветов. – Когда на островах только стали появляться курорты, их рекламировали как «рай на востоке». – Эйзенхарт смерил меня внимательным взглядом, пытаясь понять, к чему я клоню. – А канареек стали называть райскими птицами.
Что, если в этот раз цветок не оглашал причину смерти, а указывал на следующую жертву?
Глава 20
Доктор
На этот раз убедить Эйзенхарта оказалось не так просто. Дошло до того, что я сам взял телефон в руки. Леди Эвелин не подходила к аппарату, взявший трубку дворецкий заявил, что леди велела ее не беспокоить.
– Может, ей просто надоели мои звонки? – предположил Виктор.
Или с ней что-то случилось.
В конце концов мне все так надоело, что я отправился к леди Эвелин сам. Кэбмен высадил меня возле знакомого особняка – при свете дня тот казался не менее мрачным, чем в прошлый раз, – где я незамедлительно попал в руки дворецкого. Разумеется, он не горел желанием меня впустить. В тот момент я был слишком настойчив для приличного посетителя. Удивлен, что меня не спустили с крыльца до того, как…
– Пропустите его, – потребовали у меня за спиной. – Полиция.
Я обернулся и увидел Эйзенхарта.
– Ты думал, я оставлю тебя одного? – криво ухмыльнулся он мне и вновь обратился к дворецкому: – Детектив Эйзенхарт. Мне необходимо срочно увидеть леди Эвелин Гринберг. Этот человек со мной.
На затянутого в форму мужчину это не произвело никакого впечатления.
– Исключено. Но вы можете оставить свою карточку, и лорд Гринберг вызовет вас, когда сочтет нужным.
– Послушайте, – недовольно засопел Эйзенхарт. – Вы, должно быть, не поняли. Полиция, – он вновь помахал перед носом дворецкого медным жетоном.
– Прекрасно понял вас с первого раза, детектив.
– Я должен сейчас же войти в дом. Пропустите.
– Только если покажете ордер.
Мы бы пререкались дольше, если бы в доме не закричала женщина. Этого было достаточно, чтобы мы с Эйзенхартом одновременно метнулись наверх. Все это время я удивлялся, что леди Эвелин не вышла на шум сама. Теперь я знал почему. Мы нашли ее в кабинете. Леди Эвелин лежала на полу возле письменного стола.
– Она жива, – пульс под моими пальцами бился с пугающей частотой. Я осторожно похлопал ее по щекам. – Эвелин! Очнитесь!
Веки дрогнули, лицо исказила боль.
– Доктор, – сфокусировала она взгляд на мне.
– Помоги перенести ее на диван, – потребовал я у Эйзенхарта.
– Нужно вызвать врача!
Я обернулся: девушка, чей крик мы услышали, стояла в дверях, испуганно прижав руки к груди.
– Вызывайте. Только скажите, чтобы поторапливался: иначе, боюсь, он может не успеть.
С дивана донесся смешок.
– Вы всех так утешаете, доктор? – слабо прошептала леди Эвелин.
– Все будет хорошо, – пообещал я, подходя к ней.
Мне не нравилось то, что я видел. Пульс под сто пятьдесят. Редкое, затрудненное дыхание. Серое от бледности лицо. Расширенные зрачки. Судороги. Острая боль. Рвота. Это было отравление – но что именно его вызвало?
Я обратил внимание на кофейный столик, стоявший чуть поодаль. Похоже, чаепитие закончилось совсем недавно, слуги даже не успели убрать посуду: тарелку с морковным кексом, две чашки, одну из которых украшал отпечаток бледно-розовой губной помады… Я схватил вторую. К счастью, в ней оставался чай.
– Что там? – напряженно спросил Эйзенхарт, наблюдавший, как
