— Не совсем, — тоже улыбнувшись, ответил Питер, — но если тебе так легче представить, это довольно близко.
На несколько мгновений он замолчал, расслабился, и на его губах заиграла улыбка, он заглянул в очень далекое прошлое.
— Расскажи, — попросил Джордж.
Только сейчас он понял, как мало знает про Питера.
— Был четверг, двадцать четвертое мая тысяча четыреста пятьдесят третьего года от Рождества Христова. Турки подошли к самым стенам. Нам казалось, что они уже очень давно там стоят. Нам — это мне, Грегори, юному Андронику и итальянскому моряку по имени Карло.
— Это твои друзья? — спросил Джордж.
— Да, — ответил Питер и сделал еще один глоток чая. — Мои старые друзья.
Видно было, что их ему очень не хватало.
— Мы сражались под началом Лукаса Нотараса, нам приказали помогать немцу Йоханнесу Гранту. В нашу задачу входило помешать туркам прорыть тоннели под городскими стенами. Мы прикрывали стену, которую должны были охранять отряды венецианца Минотто Боккиарди. В городе было много итальянцев, в основном моряков, были и другие христиане. Мы и сами рыли тоннели около Калигарианских ворот, нападая на турок и сербов — добытчиков серебра, — которых они заставили служить себе.
Армия султана окружила городские стены, а ведь их длина была четырнадцать миль. Его армия насчитывала восемьдесят тысяч человек, а нас, внутри крепости, было меньше семи тысяч. Наши потери нельзя было назвать серьезными, но раненых было много, а запасы продовольствия и оружия подходили к концу. Мы могли бы продержаться только до прихода подкрепления. Венецианский капитан Тревисано удерживал турок в Босфорском проливе и на Мраморном море. Мы построили бон, закрывший наш залив Золотой Рог. Они не должны были его миновать. Но турки совершили невозможное: они провели свои корабли к Золотому Рогу по суше.
Нам приходилось рыть все новые и новые тоннели и защищать осаждаемую стену, борясь за каждую пядь земли. Впрочем, мы знали, что судьба города решена. Тот день, двадцать четвертое, выдался очень необычным. Мимо нас прошла процессия, они несли самую главную нашу святыню — статую Богоматери, ей был посвящен город. Все, кто мог, если только не были заняты работой на стенах, все мужчины, женщины, дети шли в этой процессии.
— И они ее уронили, — сказала Меган. — Я про это читала, но поверить не могу, что ты там был.
Джордж молчал.
— О, я там был, — продолжал Питер. — Они ее не только уронили, они не могли ее потом поднять. Не могли, и все. И точка. Восемь человек старались сделать это. Вокруг заговорили о том, что Богоматерь нас оставила. Статуя упала на ногу одного из тех, кто ее нес. Ногу ему раздробило. Вытащить его тоже долго не получалось. Несколько минут никто вообще не мог сдвинуть статую с места, а потом она вдруг вновь обрела прежний вес, и носилки легко водрузили на плечи четырех мужчин.
Думаю, не стоит говорить, что процессия дальше не пошла. Когда все разбежались, стало еще хуже. Небо в буквальном смысле разверзлось, и с него полились могучие потоки воды, я таких никогда ни до, ни после не видел. Вода пронеслась по городу и убила несколько человек. Нас спасло то, что дождь лил и на турок тоже. Иначе все закончилось бы прямо тогда.
Ночью нас распустили отдохнуть, мы с друзьями сидели в роще, пили и разговаривали, делились своими страхами. Странности продолжались… той ночью я встретил Карла фон Рейнмана.
Было тепло, и горькое вино на вкус было словно бычья моча, во всяком случае так думал Никифор. Но другого не было. Четверо мужчин сидели, погрузившись в свои мысли, и молча передавали вино друг другу. И мужчины, и женщины, и дети восстанавливали то, что разрушил пушечный обстрел в течение дня, Свет полной луны пробивался сквозь ветви деревьев, слышно было пение соловьев.
— Странно, правда? — послышался незнакомый голос.
Все четверо дружно повернулись к подошедшему незнакомцу.
— Что странно, если не считать вас? — спросил Никифор.
Незнакомец приподнял бровь и как будто фыркнул, словно ему вдруг стало весело. Он прислонился к стволу дерева. Он снова заговорил, и на этот раз они сообразили, что у него немецкий акцент. Это был о несложно, ведь, они уже много дней работали с Йоханнесом.
— Соловьи. Если подумать, что здесь должно произойти, им следовало бы улететь вместе с остальными птицами. Однако они остались. И все еще поют.
— А почему бы им не петь? — спросил Грегори. — Может, вы думаете, они остались, потому что считают себя, обязанными перед императором? Они остались, потому что захотели… кто знает, что у птицы в голове? А поют они, потому что птицы, должны петь.
— Возможно, — сказал незнакомец.
На его лице появилась грустная улыбка.
— Кроме того, — проговорил Андроник, — почему вы так уверены, что город падет?
Все четверо посмотрели на него усталыми глазами. Андроник знал достаточно, чтобы не говорить этого.
— Знаете, что еще? — продолжал незнакомец так, словно не слышал этих слов. — Розы. Я удивлен: они цветут.
— Розы? — переспросил Никифор.
— Да, розы, разве вы не чувствуете запаха?
— Я чувствую только запах скота и дерьма, — ответил Карло.
— Тем хуже для тебя, — сказал незнакомец и впервые посмотрел на них. Остановил взгляд на Никифоре.
— Могу я к вам присоединиться?
— Вино почти кончилось, — заявил Андроник.
Все знали, что это не так.
— Я не пью вина, — сказал незнакомец.
Наступило неловкое молчание, и особенно не по себе стало Никифору: незнакомец бросал на него пристальные, изучающие взгляды.
— Ну, хорошо, — проговорил наконец Грегори, — садитесь и назовите свое имя.
Незнакомец принял его приглашение.
— Я Карл из Баварии, — представился он.
Остальные по очереди назвали свои имена.
— А как вы оказались приговоренным умереть вместе с Константинополем? — спросил Нгасифор.
— Не по собственной воле, уверяю вас. Я был пассажиром на венецианском корабле, направлявшемся из Черного моря в Эгейское. Это было в ноябре, тогда султан впервые сказал, что будет топить все корабли в проливе. Разумеется, ему никто не поверил.
