— Ты сможешь защитить от солнца лицо, — сказал Питер. — Вот о чем тебе надо думать.
Терпение Питера истощилось, невдалеке уже маячил проводник, вероятно, ему хотелось знать, почему один из пассажиров не покидает поезд.
— Посмотри на меня, Уилл!
— Я смотрю, — раздраженно ответил Коди. — Разве тебе не больно?
— Да, больно, черт тебя подери! Сначала боль будет жгучей, словно пчелы кусают тебя, каждая клеточка, каждый дюйм твоей кожи будет’ болеть. Но пойми, это продолжается недолго. Постепенно боль ослабевает, остаются лишь неприятные ощущения, как после легкого солнечного ожога. Ты ведь еще не забыл, как бывает, когда обгоришь на солнце?
— Я ненавидел эти ожоги даже в те времена, когда солнце не могло мне повредить, а уж сейчас… — угрюмо проворчал Коди.
Наступило молчание, проводник был уже совсем близко. Меган подумала, что конфликт между Коди и проводником им сейчас совсем ни к чему. Она повернулась к Уиллу.
— Ты жалкий трус! — прорычала она.
Он посмотрел на нее так, словно получил пощечину, попытался что-то ответить, но она не стала ждать.
— Думаешь, ты — герой! Благородный человек, величайший разведчик, лучший в мире лицедей? А по мне, так ты куча бизоньего дерьма! Я считала тебя настоящим мужчиной — игроком, любовником, охотником, наездником, лучшим из лучших, символом Дикого Запада. Все это враки! Уильям Фредерик Коди, герой детей во всем мире, Буффало Уилл боится обгореть на солнце!
Похоже, Питер был ошеломлен, а лицо Коди потемнело от гнева. Проводник подошел к ним и терпеливо дожидался, пока Меган закончит, очевидно, он понял, что с ней нужно считаться и лучше ее не прерывать. Наконец она замолчала. Все трое мужчин молчали, пытаясь придумать, что ей можно ответить.
Впрочем, Меган не предоставила им этой роскоши.
— Пойдем, Питер, — сказала она, повернувшись на каблуках, — пусть этот маменькин сынок ездит на поезде взад и вперед до самого заката. К тому времени все уже закончится.
Питер смотрел ей вслед, удивленно приподняв брови. Он открыл было рот, но так и не сумел произнести ни слова. Меган, не оглядываясь, решительно шагала по платформе. Он повернулся к Коди, пожал плечами, изо всех сил пытаясь спрятать виноватую улыбку. Наконец он не выдержал, тряхнул головой, рассмеялся и последовал за Меган. Проводник посмотрел им вслед, потом повернулся к их мрачному собеседнику.
Покрасневший от ярости и унижения Коди больше не колебался. Он решительно шагнул на платформу. Проводник так и не успел ничего сказать. Впрочем, Коди все равно не говорил по-итальянски.
— Я прекрасно понимаю, что ты хотела сделать!
Он уже нагнал Меган и Питера.
— Но у тебя ничего не получилось. Я вышел, потому что захотел выйти, а не из-за твоих детских шуточек. Женщина, да ведь ты просто заноза в заднице!
Коди повернулся к Питеру.
— А ты… не дай Бог, ты ошибаешься!.. У меня горит, словно в аду.
Ему и в самом деле казалось, будто кожа у него на лице горит — оставалось надеяться, что это только иллюзия.
— Не тревожься о своей мордашке, красавчик, — рассмеялся Питер. — У нас есть проблемы посерьезнее!
— Ты прав. Прошу меня извинить, задержек больше не будет.
— Ладно… Слушай, — продолжил Питер, когда Коди пришел в себя, — Сейчас солнце — наше преимущество, оно не даст нашим друзьям напасть на нас. Они ведь не забыли старых обид, а так мы сможем поговорить с ними.
— Вот и отлично, — вмешалась Меган. — Куда мы пойдем сначала?
— Мне кажется, я знаю подходящее место, — сказал Питер.
Как только пробило одиннадцать, Джанкарло Гарбарино явился на аудиенцию к его святейшеству Папе. Папа опаздывал как обычно, и Гарбарино сидел в приемной, дожидаясь его возвращения с мессы. Секретарь принес ему травяной чай, что не сильно обрадовало Джанкарло, он предпочел бы венский шоколадный кофе. К сожалению, таких лакомств в приемной не водилось, ведь Папе это противопоказано — слабое здоровье.
Наконец Папа явился, казалось, он был чем-то встревожен. Гарбарино поприветствовал его, а он едва кивнул в ответ на целование кольца и небрежный поклон, каким более гордый и менее набожный понтифик был бы оскорблен. Они прошли в покои, свернули направо и оказались в маленькой библиотеке, служившей личным кабинетом Папы. Здесь он принимал тех, с кем чувствовал себя комфортно. Гарбарино знал, что святой отец его не любит, но уважает за успехи в академических науках.
Секретарь, тот самый, что принес чай Джанкарло, — кажется, его звали Паоло, — появился в комнате, когда Папа еще только собирался его позвать.
— Чай, ваше святейшество? — спросил Паоло.
— Нет, благодарю, — ответил Папа.
— Кардинал?
— Да, пожалуйста, Паоло. И, хотя его святейшество отказались от чая, мне кажется, вам следует принести чашку и для него.
Он улыбнулся молодому человеку.
Папа посмотрел на Гарбарино, собрался поспорить насчет чая, но потом передумал и уселся в удобное кресло, обитое бордовой кожей.
— Паоло, пожалуйста, принеси чай и больше нас не беспокой, — сказал Папа. — Сегодня у меня отвратительное настроение, надеюсь, кардинал принес хорошие вести.
Он улыбнулся Гарбарино, но улыбка не произвела на него впечатления.
«Нет, дело тут не в плохом настроении», — подумал кардинал.
— А что вас так расстроило сегодня? — спросил Гарбарино.
Он всегда разговаривал с понтификом, не заботясь об условностях.
— Меня беспокоит спина, — пожаловался Папа, — но еще больше меня тревожит, что сегодня на мессе было очень мало народа.
— Ну, об этом не стоит волноваться. Многие мои люди отправились на важное научное мероприятие, к тому же в городе свирепствует грипп…
— Да, боюсь, я и сам простудился.
Вернулся Паоло, молча поставил поднос перед Гарбарино, взялся уже за чайник, но кардинал жестом показал ему, что справится сам. Паоло вышел, аккуратно закрыв за собой дверь и предоставив Гарбарино разливать чай.
Опуская в чашку понтифика пакетик чая, кардинал уронил в нее маленькую капсулу. Тонкая оболочка
