Но теперь он смотрел внутрь гроба и сам видел то, на что указывала Полли. Темная часть испещренного письменами дна гроба, а именно та, которая соприкасалась с кадавром… в общем, след от трупа потемнел не только по причине выделившихся из разлагающегося тела жидкостей.
– Деревянная поверхность обожжена, – произнес он.
Полли собралась было объяснять, но, взглянув на него, осеклась и только кивнула:
– Да, я так думаю.
– Но как такое возможно? – спросил один из студентов.
– Этому можно найти объяснения, – ответила Полли.
Действительно, объяснения придумать было нетрудно. Тот, кто поместил кадавра в ящик, мог выжечь рисунок на досках заранее, сделав его частью сообщения. Тем не менее отец Корнелиус перекрестился, достал распятие из-под воротника и поцеловал его, затем засунул обратно под одежду.
– Я не… – начала Ким, но затем опустила голову и сделала пару глубоких вдохов.
Уокер повернулся к ней.
– Ким?
Она встрепенулась, закрыла ручку и вложила ее внутрь дневника.
– Что-то я устала. Не возражаете, если пойду прилягу? Очень хочется спать.
– Конечно, – ответил Уокер и посмотрел на отца Корнелиуса. – Она вам не нужна?
– Постараемся обойтись без нее, – ответил священник, взглянув на Ким с мимолетным беспокойством, затем вновь повернулся к Полли. – Возможно, я смогу собрать все воедино, если пройдусь по различным языковым элементам, которые уже удалось идентифицировать.
Священник обратился к своим записям, чтобы пробежаться по ним еще раз, в то время как Уокер повел Ким прочь, взяв под локоть. Прежде всего они прошли мимо завернутого трупа рогатой твари. Хотя Уокер бросил лишь мимолетный взгляд в сторону транспортировочного чехла на молнии, он непрерывно чувствовал чье-то присутствие за спиной, когда сначала помогал Ким взбираться по лестнице на второй этаж, а затем поднимался сам. В голове его вертелась целая куча вопросов, большинство из которых не имело удовлетворительных ответов.
– Уокер, – сказала Ким тихо, когда они шли по второму уровню, – вы хорошо себя чувствуете?
– Нет, – быстро ответил он и тут же рассмеялся над своим мрачным тоном. – А что я, по-твоему, должен ощущать?
Ким столкнулась с ним, поскольку, шагая рядом, она почему-то с каждой минутой прижималась все ближе.
– Холод, полагаю. Но вы же знаете, что я другое имею в виду.
Неужели?
– За мной как будто наблюдают, – ответил Уокер, расстраиваясь, что приходится признаваться в настолько неясном страхе. – Я это чувствую.
Ким кивнула и оглянулась – словно тот, кто наблюдал за ними, мог скрываться в тенях вокруг или в затемненных участках прохода, на которые не попадал свет ламп, развешанных через каждые три метра или около того. Впереди показалась лестница на третий этаж, но Ким остановилась и посмотрела Уокеру в глаза. Они оказались в темноте – между лампами, но он все равно видел пар от ее дыхания. Зима не только вторглась, но и твердо заявила о своих безусловных правах.
– Я чувствую то же самое, – сказала она, – и даже больше: словно я отмечена.
– В качестве мишени?
Ким покачала головой.
– Не совсем так. Я про другое: как собака метит территорию, оставляя свою вонь повсюду, чтобы другие псы держались от нее подальше, так и я… чувствую себя отмеченной. Я понимаю, это звучит глупо… но я хочу уйти. Да, я согласилась участвовать в этой экспедиции, но теперь я… В общем, мне надо отсюда выбраться.
– Но метель…
– Знаю, – ответила она и стукнула Уокера по плечу, нахмурив брови. – Невозможно никуда уйти, пока погода не улучшится. Мне стыдно оттого, что меня это тревожит.
Не убирая руку с его плеча, Ким задумчиво уставилась на бревна под ногами и глубоко вздохнула, не желая больше ничего объяснять. Или, возможно, не зная, как сказать.
В день, когда они прибыли сюда, он легко мог признаться, что испытывает к ней некоторую неприязнь, но тогда она была совсем другой. Красивой, конечно, но не его союзником. Не его другом. А теперь, когда слегка размылась их профессиональная идентичность, он взглянул на Ким другими глазами и увидел в ней умного, страстного и любопытного человека – такого же, каким был сам.
– Не только ты боишься, – тихо сказал он. – Уверяю, Сон, ты в этом не одинока.
Его рука поднялась, словно сама по себе, и прикоснулась к ее лицу. Она потянулась щекой к его ладони, затем подалась вперед и оказалась в его объятиях. И вот оно свершилось – кое-что из того, что он считал совершенно невозможным.
Они крепко обнялись, делясь друг с другом теплом и силой.
И на время каждый из двоих перестал быть одиноким.
Зев пещеры напоминал криво вырезанный рот фонаря из тыквы. С западной стороны, где бо́льшую часть стены ковчега разрушил оползень, внутренность пещеры оказалась сильнее открыта внешним стихиям. «Проект Ковчег» начал работу на этой, более открытой стороне, с целью как можно быстрее изучить и собрать все имевшиеся здесь артефакты и материальные образцы, чтобы потом постепенно перемещаться в восточную часть ковчега – под защиту сохранившихся стен.
Но жизнь поломала планы. Сезонная буря пришла слишком рано, и с западной стороны тыквы-пещеры персоналу пришлось буквально сбегать.
Теперь здесь сидел Адам, спрятавшись за скалой, защищавшей его от ветра. Тем не менее, когда температура резко упала, он понял, что приходить сюда было глупо – тем более в темноте. Но здесь самое уединенное место ковчега, вдали от персонала (и от Мериам), где можно побыть одному, не пытаясь спуститься с горы в бурю.
– Идиот… – шептал он сухими растрескавшимися губами.
Лицо было скрыто балаклавой, на кожу вокруг глаз давили горные очки. Ветер дунул в лицо, на мгновение поменяв направление, затем снова ослаб.
Он убеждал себя, что находится здесь, на уступе, только потому, что согласился отстоять первую ночную вахту, но так и не смог поверить в эту ложь. Ни на единую секунду. Его руки еще помнили тепло и мягкость изгибов тела Каллиопы, плечи и спина хранили память о твердой упругости ее мышц в тот момент, когда он двигался навстречу ей, а она – ему. Она пахла каким-то спреем для тела с нотками ванили и корицы, этот аромат до сих пор кружил ему голову, а губы ощущали вкус ее губ.
Его жгло чувство вины, но не только. Пытаясь скрыться от реальности, он закрывал глаза, и в его воображении тут же вспыхивал образ Мериам, интимно обнимающей Фейиза, и выражение удовлетворения, застывшее на его лице. Тут же, как карты из другой колоды, всплывали иные образы – о тех ощущениях, которые он испытывал с Каллиопой всего час назад. Он вдруг вспоминал ее губы, чувственно изогнутые в форме буквы «О», и тот момент, когда она садилась на него сверху, изо всех сил сдерживая стон.
Он
