Кожа Сойера взмокла на спине и груди, пропитав ткань клетчатой рубашки, все его тело горело и плавилось от внутреннего жара, рожденного вспыхнувшим, как порох, желанием. Он едва не кончил, когда крепкие руки мужа подхватили его, словно теленка, и вздернули на плечи, и все еще с трудом глотал тягучий влажный воздух Луизианы, балансируя на острой грани, цепляясь ногтями за бока истинного, и заново помечая его губами и зубами. В висках стучали крошечные молотобойцы, а в самом центре груди бухал тяжелым колоколом сердечный набат, и волны от него расходились по всему телу, сообщая предательскую дрожь коленям и пальцам.
Покончив с дверью, Ричард с низким рычанием голодного хищника развернулся к нему и в два счета подтолкнул к широкой кровати, спрятанной за кисейным балдахином. Они обрушились на покрывало, как были, в одежде, и не размыкая объятий. Колено альфаэро властно вжалось между его бедер, в то время, как ловкие пальцы взламывали сопротивление узорчатой жилетки и прокладывали себе путь под ремень плотных штанов. Звякнула пряжка, Ричард одним резким движением выдернул полосу дубленой бычьей кожи из шлёвок, и Текс шумно втянул воздух сквозь сжатые зубы, когда край ремня чиркнул-таки по оголенному боку, как плохо наточенный нож. Но, когда Даллас остановился, чтобы проверить, не сильный ли там ожог, Сойер нетерпеливо притянул его к себе, выдохнув:
— Оставь… это не больнее, чем когда ты… когда ты не во мне… — и убедительно замкнув их губы в новом крепком поцелуе.
Руки Ричарда быстро и властно расправились со всеми прочими преградами, что мешали ему насладиться зрелищем обнаженного мужа, готового покорно принять его в себя. Текс откинулся на гладкий шелк покрывала, завел руки назад, вцепившись в деревянные рейки изголовья, слегка выгнулся и, подрагивая от нетерпения, раздвинул пошире бедра, дразня распаленного супруга видом собственного возбужденного члена и влажно поблескивающих тайных врат. Сильный и терпкий сливовый запах, смешанный с цитронной свежестью ромнеи и острой кофейной нотой, пьянил голову, а в животе все сладко сжималось и скручивалось от предвкушения быстрого натиска альфаэро и долгой любовной игры…
— Иди ко мне… — призвал он пересохшими губами, провел по ним языком, запрокинул назад голову, открывая перед истинным беззащитную шею и, прикрыв глаза, замер в сладострастном предчувствии…
Ричард не заставил просить себя дважды: распахнул на груди рубашку, просто рванув ее в стороны, не обращая внимания на посыпавшиеся дождем пуговицы, расстегнул и приспустил джинсы и белье, ровно настолько, чтобы полностью высвободить член и получить возможность двигаться с нужной амплитудой, встал на колени между разведенными бедрами Текса и толкнулся в текущий вход:
— А вот и я, муженек…
Теперь, когда они ждали ребенка, следовало проявлять определенную осторожность с телом омеги, и Декс не стал врываться резко, хотя ему очень хотелось поступить так, да и Текс поощрял его своими стонами, жадными движениями навстречу и всем видом, более чем далеким от кроткой невинности. Ковбой был так же голоден, как он, и намеревался получить от Черного Декса все, что ему причиталось, быть может, с омежьей мнимой покорностью, но с силой и ненасытностью настоящего альфы. Декс же готов был исполнить все его желания и фантазии, даже самые непристойны и дикие; ухватив мужа одной рукой за бедро, другой он направил свой член к цели, и прежде чем войти внутрь, принялся дразнить им возбужденный ствол Текса.
— Хххххаааа… Ссссс… Ххххххаааа… — шумно дышал Текс в такт дразнящим касаниям мужа, и, несмотря на жажду немедленного бурного соития, был ему благодарен за это игривое промедление. Оно дарило новое тягучее удовольствие предвкушения, одновременно пробуждая ото сна голодное чудовище, насытить которое мог лишь Ричард, нанизав его жадную пасть на член и заполнив узлом альфы. Это ненасытное чудище ворочалось внутри живота, охраняя покои, где притаился крошечный мистер Даллас…
Еще раз подавшись вперед бедрами, Текс глухо застонал, когда его член прошелся скользким навершием по сухому горячему стволу альфаэро, и сжал его бедра своими, побуждая перейти от игры к серьезной схватке:
— Входи же, муж мой. Видишь? Я готов… — он быстро провел пальцами по увлажненной щели и мазнул терпким соком губы Декса, бесстрашно глядя в черные омуты глаз, потом поймал его ладонь на своем бедре и, потянув ближе, вобрал в рот и слегка сжал губами жесткие пальцы альфы…
Декс вошел одним движением, сильно и глубоко, так что набухающий узел сразу же проник за скользкие створки и прочно обосновался там — в ближайшую пару часов, а то и дольше, любимый мог и не мечтать о том, чтобы встать с кровати и передохнуть от резких толчков и жаркого трения.
— Черррт, как же я скучал… — хрипло выстонал альфа и принялся жадно двигаться, наслаждаясь сам и сполна давая Тексу все, в чем нуждалось его разбуженное тело. — Как я скучал, мой дикий мальчик, мой красавец, мой чертов упрямец!
Он опустился на мужа, полностью лег на него, крепко обхватив руками и ногами, не желая упустить ни вздоха, ни поцелуя, ни сладкого содрогания, и пристроил член Текса себе под живот, так что ковбой мог в полное удовольствие тереться об него, ускоряясь или замедляясь по своему усмотрению.
— Даааа… оооо… даааа… — Текс слегка сдвинул ягодицы, позволяя собственному телу плотнее обхватить восхитительно-горячий член, легко проникший в него, и, поймав заданный мужем темп их танца, закрутил бедрами. Его собственный член несколько раз прошелся головкой по дорожке темных волос на лобке альфаэро, и это сильное ощущение заставило его плотно сжать и прикусить изнутри губы, удерживая ими совершенно непристойные жаркие звуки, которые рождало горло.
Объятия Далласа, крепкие, как путы, неожиданно заставили его расслабиться и полностью довериться мужу, отринуть глодавшие его всю последнюю неделю обиды и сомнения, и принять то, что он считал непоправимой ошибкой, как дар, которым рано или поздно любой альфа награждает своего омегу.
Джек Сойер любил говаривать, что-де всякий сад красив своим цветением, однако ценен лишь плодами его. И так при этом взглядывал на Ньюби, что тот неизменно краснел и прятал смущенную улыбку и взгляд, но всякую ночь после таких разговоров Текс слышал, как в родительской спальне поскрипывала кровать и раздавались приглушенные стоны омеги. Но, несмотря на их старания, Марк оставался единственным плодом их любви,
