Идти по шоссе было слишком рискованно, и я пошел в лес в надежде, что со временем выйду на какую-нибудь менее оживленную дорогу. Через какое-то время я вышел к возделанным полям, меж которых шла грунтовая дорога. Увидев вдали свет, я пошел на него. Небольшой полуразвалившийся дом, одноэтажный, совершенно непримечательный, практически ящик для хранения человеческих жизней. Свет, который я увидел, исходил от лампы напротив одного из двух передних окон. На подъездной дороге машин не было, можно было предположить, что внутри никого нет, а свет владелец оставил включенным до своего возвращения.
Дверь послушно открылась, передо мной была гостиная с мебелью из ДСП, украшенная безделушками в деревенском стиле и телевизором размером с видеокуб. Быстрый осмотр показал, что в доме четыре комнаты и кухня, а также подтвердил мое предположение, что дома никого нет. В ходе дальнейшего осмотра я также выяснил, что здесь живет женщина, которая ходит на курсы медсестер при университете Уичиты, сорока с лишним лет, с мягким лунообразным лицом и сединой в волосах, с которой она ничего особо не делает. Носит одежду двадцатого размера и часто фотографируется в этнических ресторанах с покрасневшим от алкоголя лицом (с гирляндой цветов на шее, бесстыдно флиртуя с музыкантами-мариачи, с горящей фондюшницей в руках). И живет одна. Я выбрал в ее гардеробе по возможности наиболее нейтральные вещи – спортивные штаны, висящие на моем среднем для мужчины теле, как на вешалке, спортивную куртку с капюшоном, такую же огромную, и сланцы. Затем я пошел в ванную.
Увиденное мною в зеркале не стало для меня большой неожиданностью. К этому моменту для меня стало очевидно, что случившееся со мной утопление вернуло мне человеческий облик не полностью, скорее поменяло его на манер смены костюма. Вирус остался во мне; моя смерть лишь изменила характер его взаимодействия с носящим его организмом. Многие атрибуты остались. Зрение, слух, обоняние сохранили свою сверхчувствительность. Хотя мне еще и предстояло подвергнуть их подобающему испытанию, мои конечности – на самом деле весь мой физический каркас, от костей до крови, – гудели, наполненные звериной силой.
Однако всё это едва ли подготовило меня к тому, что я увижу. Цвет кожи был неестественно бледно-серым, почти трупным. Волосы, которые у меня заново отросли волшебным образом, образовали идеально треугольную «вдовью горку». Глаза приобрели розоватый оттенок, как у альбиноса. Но последний нюанс поразил меня окончательно. Поначалу я подумал, что мне показалось. В уголках рта из-под верхней губы торчали, будто две сосульки, два клыка на фоне совершенно нормальных зубов.
Дракула. Носферату. Вампир. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не закатывать глаза, произнося эти имена. Однако вот он, я, волшебное воплощение мечты Джонаса Лира, ожившая легенда.
Я дернулся, услышав хруст гравия под колесами на подъездной дороге. Я как раз выходил из уборной, когда комнату залил свет фар. И я метнулся за вешалку для пальто как раз вовремя. Дверь распахнулась, впуская внутрь поток весеннего воздуха. Женщина, которую звали Джанет Дафф – ее имя я узнал, прочитав диплом в рамке, висевшей над заваленным счетами рабочим столом в ее спальне, – вошла внутрь, неуклюжая, одетая в цветастую блузку, белые брюки из полиэстера и приличествующие дежурящей в ночную смену медсестре туфли. Она сразу же положила связку ключей на стол у двери, сбросила туфли, кинула набитую всякой всячиной сумочку на кресло и пошла на кухню. Вскоре оттуда раздался звук открываемого холодильника, а затем плеск и бульканье наполняемого бокала. В следующий момент, отпив изрядное количество вина, достаточное, чтобы успокоить душу (я ощутил его запах, дешевое «Шабли», скорее всего, из картонного пакета), Сестра Дафф вернулась в гостиную со стаканом размером с банку для краски, включила огромный телевизор и плюхнулась на диван, красочно расплываясь по его подушкам.
Не знаю, как она умудрилась не заметить меня за вешалкой, разве что мое новое состояние дало мне способность стоять совершенно неподвижно – вид маскировки, в результате которой я был практически незаметен усталому, замыленному взгляду. Я смотрел, как она переключает программы – полицейский сериал, погодный канал, документальный фильм о тюрьме, – пока она не остановила свой выбор на реалити-шоу, можешь себе представить, о соревновании по выпечке кексов. Вино глоток за глотком наполняло ее, и я понимал, что очень скоро под алкогольной анестезией Сестра Дафф захрапит. Однако на меня надвигался разящий клинок рассвета, а еще у меня были другие разные дела – найти наличные, машину и безопасное место, где переждать светлое время суток. Так что я не видел причин медлить. Я вышел из укрытия и предстал перед ней.
– Кхе-кхе.
Я не убил ее сразу. Опять же, я не пытаюсь оправдываться, призываю лишь к терпению. Надо было получить информацию, вследствие этого Сестра Дафф должна была быть жива.
Укус, и дело было сделано. Женщина сразу же потеряла сознание, ее глаза закатились, дыхание почти прекратилось, а тело обмякло. Подобно заботливому жениху, я взял ее на руки, отнес в спальню и положил поверх покрывала. Затем пошел в ванную и налил ванну. К тому времени, как я вернулся к ней, превращение уже началось. На ее губах была белая пена, ее пальцы и руки начали подергиваться. Она стала стонать, потом рычать, а потом умолкла. Ее тело сотрясла серия судорог, таких мощных, что я боялся, что дорогая сестра Дафф сломается, будто крекер.
А затем это случилось. Наиболее близкой аналогией, которую я могу предложить, будет видеосъемка распускающегося цветка, прокрученная с большой скоростью. С хрустом хрящей ее пальцы начали удлиняться. Волосы внезапно отделились от головы и веером рассыпались по подушке. Черты ее лица начали уплощаться, будто разъедаемые кислотой, теряя индивидуальные черты. К этому времени судороги ослабли. Ее глаза были закрыты, а лицо выглядело почти умиротворенным. Я сел на кровать рядом с ней и начал тихо подбадривать ее. От ее тела начало исходить зеленое свечение, заполняя комнату неярким, как в детской, светом. Ее челюсти распахнулись и стали удлиняться, превращаясь в нечто похожее на собачью пасть. Зубы высыпались из ее рта, будто горсть кукурузных зерен, давая путь частоколу острых пик, прорывающихся сквозь окровавленные десны.
Это было мерзко. Это было прекрасно.
Она открыла глаза. Сначала долго глядела на меня. Каким пафосом был наполнен этот взгляд! Мы, каждый из нас, играем роль в нашей собственной повести, таким образом мы обретаем смысл нашей жизни. Однако женщина, которая была сестрой Дафф – помощницей больных и страдающих, коллекционером стеганых одеял
