– Кто знает? Может, они хотят получить деньги на исследования, но это оптимистический вариант. Сегодня у тебя есть Эйнштейн, корпящий над теорией относительности, а завтра – Манхэттенский проект и большая дыра в Земле. Такое уже бывало.
В его словах был смысл.
– Ты их осматривал? Этих четырех пациентов.
Джонас снова хлебнул виски.
– Ну, тут есть некоторая сложность. Все они мертвы.
– Я думал, ты сказал…
– О, не от рака. У них у всех, похоже, произошло… ну, типа, ускорение процессов, с которыми их тела не справились. Кто-то даже видео снял. Они буквально по стенам ходили. Самое большее, один из них восемьдесят шесть дней прожил.
– Изрядная сложность, однако.
Он жестко поглядел на меня.
– Подумай сам, Тим. В этом что-то есть. Я не смог найти это вовремя, чтобы спасти Лиз, и это будет терзать меня до конца дней моих. Но теперь я уже не могу остановиться. Не вопреки ей, а из-за нее. Каждый день умирают сто пятьдесят пять тысяч человеческих существ. Сколько мы здесь сидим? Десять минут? За это время умерло больше тысячи человек, точно так же как Лиз. Люди, у которых была своя жизнь, родные, которые их любили. Ты мне нужен, Тим. И не только потому, что ты мой самый давний друг и самый умный парень из всех, кого я знаю. Буду честен: у меня проблемы с деньгами. Никто больше не хочет финансировать эти исследования. Может, твой авторитет, сам понимаешь, слегка подмажет всё это.
Мой авторитет. Знал бы он, как мало он теперь стоит.
– Не знаю, Джонас.
– Если не хочешь сделать это ради меня, сделай это ради Лиз.
Должен признать, ученый во мне уже был заинтригован. Еще должен признать, что я не желал иметь ничего общего с этим проектом, как и с самим Джонасом, никогда. За те немногие десять минут, в течение которых умерло больше тысячи человеческих существ, я проникся глубочайшим презрением к нему. Возможно, я всегда презирал его рассеянность, его чудовищный эгоизм, его превозношение самого себя. Презирал его неприкрытую манипуляцию за счет моей преданности, его непоколебимую веру в то, что он сможет найти ответ на любой вопрос. Презирал за то, что он на самом деле ни черта ни о чем не знает, но более всего – за то, что он оставил Лиз умирать в одиночестве.
– Можно, я немного подумаю над этим?
Простая уловка. Я и не собирался ни о чем думать.
Он хотел что-то сказать, но передумал.
– Ладно. На кону стоит твоя репутация. Поверь мне, я знаю, чего это стоит.
– Дело не в этом. Просто это слишком серьезное решение. У меня сейчас и так много всего.
– Сам понимаешь, я просто так от тебя не отстану.
– В этом я не сомневаюсь.
Некоторое время мы молчали. Джонас смотрел на сад, но я понимал, что он не видит его.
– Смешно… я всегда знал, что этот день настанет. А теперь поверить не могу. Как будто ничего и не случилось, понимаешь? У меня ощущение, что я вернусь домой, и она будет там, раскладывая бумаги на столе или что-нибудь готовя на кухне.
Он шумно выдохнул и посмотрел на меня:
– Надо было не терять связь с тобой все эти годы. Нельзя было столько времени терять.
– Забудь, – сказал я. – Я виноват в этом не меньше тебя.
Разговор подошел к логическому завершению.
– Что ж, спасибо, что приехал, – сказал Джонас. – Понимаю, что ты в любом случае приехал бы, просто ради нее. Но для меня это очень много значит. Как решишь, дай мне знать.
После того как он ушел, я сидел там еще некоторое время. Настала тишина, все ушли, вернулись к своим делам, своей жизни. Как же они счастливы, подумал я.
Я больше ничего не слышал от Джонаса. Зима сменилась весной, затем летом, и я уже начал думать, что всё это не срослось, и я останусь на свободе. Смерть девушки постепенно, капля за каплей, перестала нависать над каждой моей мыслью и действием. Конечно, она никуда не делась, воспоминания об этом часто приходили ко мне, неожиданно, парализуя меня чувством вины, таким сильным, что я едва мог дышать. Но ум человеческий ловок и хорошо находит способы сохранить себя. Как-то, в один особенно приятный летний день, прохладный и сухой, когда небо было таким ярким, что походило на огромный голубой купол, раскинувшийся над городом, я шел к станции метро с работы и вдруг понял, что целых десять минут не чувствовал себя совершенно уничтоженным. В конце концов, жизнь шла своим чередом.
Осенью я вернулся к преподавательской работе. Меня ожидала стая аспирантов; словно для того, чтобы помучить меня, администрация отобрала туда почти одних девушек. Сказать, что прежние дни для меня просто окончились, было бы величайшим преуменьшением столетия. Я вел монашескую жизнь и не намеревался ее прерывать. Работал, вел занятия, ни с кем не водил дружбы, ни с мужчинами, ни с женщинами. Через вторые руки я узнал, что Джонас в конце концов нашел финансирование на экспедицию и уже собирался отправиться в Боливию. Что ж, в добрый путь, подумал я.
Как-то в конце января, когда я сидел в кабинете и ставил оценки за лабораторные, в дверь постучали.
– Войдите.
Два человека, мужчина и женщина. Я сразу понял, кто они и зачем пришли. Выражение моего лица выдало мою вину, наверное, сразу же.
– Есть минута, профессор Фэннинг? – спросила женщина. – Я детектив Рейнальдо, а это детектив Фелпс. Мы хотели бы задать вам пару вопросов, если вы не возражаете.
– Конечно, – ответил я, изобразив удивление. – Присаживайтесь, детективы.
– Если не возражаете, мы постоим.
Беседа продлилась не более пятнадцати минут, но этого хватило, чтобы я понял, что петля на моей шее затягивается. Нашли женщину – няню. Она была нелегальным иммигрантом, поэтому всё так и затянулось. Хотя она и видела меня лишь мельком, описание, которое она дала, совпало с тем, что дал бармен. Он не помнил моего имени, но слышал часть нашего разговора, ту, когда девушка созналась, что была в меня влюблена, в том числе слова «как и многие девушки». Это привело их к тому, что они стали изучать историю учебы Николь в колледже, а затем и ко мне, хорошо подходящему под описание, которое дала няня относительно подозреваемого. Очень хорошо подходящее.
Я, как полагается, всё отрицал. Нет, я не был в упомянутом баре. Нет, я не помню, чтобы эта девушка у меня училась. Я видел упоминания об этом в газетах, но ни с чем это не связал. Нет, я не могу в точности вспомнить, где находился той ночью. Когда именно? Наверное, я спал.
– Интересно. Спали, вы говорите?
– Возможно, читал. У меня бессонница. На самом деле не помню.
– Это странно. Поскольку, согласно
