Наконец, Чемберс, у которого уже пар валил из голенищ, отпрыгнул назад для решающего замаха, трибуны затаили дыхание, и тут Глостер сказал Джингильде:
– Зажми ушки, я сейчас крикну.
Он, как будто бы неохотно, повернулся, с обреченным видом набрал воздуха и гаркнул во всю силу, отпущенную ему природой, коротко, но от души.
О голосе Ричарда Глостерского трудно и в сказке сказать, и пером описать. Гений, что изобрел такие слова, сам еще, видимо, ждет своего изобретателя. Просто скажу о некоторых последствиях. В первых рядах многие оказались на земле. Старейшина цеха обойщиков лишился чувств и пришел в себя только через сутки. У женщины в толпе начались преждевременные роды. Круглый цветной витраж на фронтоне собора осыпался внутрь и наружу с шорохом и звоном, автоматически решив, таким образом, вопрос о ремонте и реставрации. Большинство же просто временно оглохли.
Самое смешное, что Чемберс устоял на ногах. Его шатало из стороны в сторону, меч в трясущейся руке выписывал бессмысленные кренделя, мутный взгляд блуждал в неведомых высях. Но и контуженный в самой тяжелой форме, старый вояка даже бессознательно пытался сопротивляться.
– Да ты смельчак, Чемберс, – сказал Ричард, подошел вплотную и, скрестив мечи, взял чемберсовскую шею как бы в ножницы, так что гарды уперлись тому в кадык. – Ну, извини, – добавил он. – Обстоятельства. – И на вид без натуги, кратким движением лезвия разлетелись в стороны.
Голова Чемберса соскочила с плеч и, упав ему под ноги, боднула владельца в правый сапог. Два фонтана крови хлестнули и упали, и в то же мгновение из-за падающего тела выскользнул Марч и в отчаянном прыжке попытался всадить Глостеру меч слева между шеей и ключицей.
Нет слов, это был сильный, коварный ход, говоривший о том, что граф Марч обладал весьма нестандартным мышлением и способностью делать очень далеко идущие выводы в самые сжатые сроки; даже будучи потрясен, а потом и оглушен не меньше других, он сохранил присутствие духа и сообразил, что никаким традиционным приемом Ричарда не взять, а посему единственный шанс – это выкинуть какой-нибудь совершенно фантастический номер. Беда в том, что в далеких краях, о существовании которых Марч даже не догадывался, а Ричард как раз знал очень хорошо, где самое грозное на свете оружие – неумолимая часовая стрелка – давно уже отправила доспехи, мечи и кольчуги под власть музейной пыли, был придуман трюк, рассчитанный именно на подобные ситуации.
Назывался он «нормандская косичка» или, несколько в ином варианте, «польская закрутка». Прямой (обычно на выпаде) удар отбивается параллельным клинком, и дальше происходит динамический захват – вращая оружие вместе с вражеским сверху-вправо-вниз, рука словно обвивается вокруг руки противника, описывает оборот уже влево-вверх, и из-под клинка противника лезвие втыкается ему между ключиц. Фокус чисто сабельный, требующий не только мастерства, но и вдохновения, для тяжеленных средневековых мечей никак не подходящий, но Глостер, с его железной хваткой перевитой жилами лапы, мог позволить себе и не такое.
Правда, усталость все же дала о себе знать, и меч вошел изрядно выше, чем следовало – в самую бороду Марчу, – и выскочил, прорвав кольчужный капюшон, из затылка. Несколько мгновений было даже непонятно, что произошло – они стояли плечом к плечу, переплетя руки, словно давние приятели после долгой разлуки, которые, еще не разомкнув дружеских объятий, решили на радостях сплясать сиртаки. Затем Глостер, посмотрев в выпученные глаза Марча, уже узревшие иные царства, сказал:
– Плохие советы даешь, Марчелло, – и выдернул клинок. Марч, пару мгновений словно поколебавшись в выборе, развернулся вполоборота и, как столб, грохнулся навзничь, далеко отбросив кровавые брызги и меч.
Зрители, поначалу шумно приветствовавшие каждый эффектный удар, смолкли. Происходящее плохо укладывалось в головах, и растерянность понемногу переходила в подавленность. Потемнело, налетел ветер, и первый заряд снежной крупы обрушился на площадку. Ричард положил мечи, еще раз натянул поглубже вязаный валик своей любимой шапки, подобрал оружие и легкой походкой танцора пошел к оставшемуся в одиночестве Омерлю.
А у Омерля дела были и вовсе плохи. Весь его кураж, его истеричная бравада начисто слетели, Гамильтон-младший застыл, точно под гипнозом. Стоя под отцовской трибуной, он помертвело наблюдал за смертью друзей, и голоса родственников, и знакомый с детства боевой клич доносились до него будто сквозь сон; сила и удаль, так необходимые в эту минуту, как по волшебству, куда-то улетучились. Завороженный неотвратимостью гибели, Омерль помраченным взором смотрел на приближающегося Глостера, не в состоянии не то что поднять меч, но даже просто шевельнуть рукой или ногой.
Остановившись рядом, Ричард покачал головой.
– Эй, Омерль, ты бы обратил на меня внимание!
Тут чисто животный ужас преодолел до некоторой степени Омерлев душевный столбняк, давно взывающий к нему голос матери достиг его ушей, и Гамильтон машинально – сначала шепотом, потом все громче – повторил то, что ему громовым шепотом подсказывал целый хор:
– Его меч заколдован, я не стану с ним драться! Это колдовство, я протестую!
Глостер пожал плечами и сделал шаг вперед. В ту же секунду вся трибуна Гамильтонов с громом и лязгом поднялась с места, правда, молодецки выскакивать на арену никто не спешил – слишком уж красочно каждый представлял себе, что его там ждет. Зато в следующий миг с противоположной стороны точно с таким же бряцаньем одним махом встали Бэклерхорсты, и с их стороны задор был куда натуральнее.
Его величество Иаков V успокаивающим жестом простер руки и беспомощно посмотрел на епископа. Тот, поджав губы, неопределенно пожал плечами.
– Дайте мне другой меч, – пришел им на помощь Ричард.
– Кто даст ему меч? – громогласно вопросил Иаков.
– От Бэклерхорстов я меча не приму, – прошелестел Омерль неживыми губами.
Воцарилась тишина. Никому не улыбалось выступить в роли хозяина оружия, которым через три счета располосуют в бахрому наследника древнейшего из родов. А завтра Гамильтоны станут королями, и что тогда?
В этот момент со своего места вскочила Одигитрия.
– Дайте ему храмовый меч! – пронзительно закричала она. – Освященный меч неподвластен колдовству!
Его преосвященство епископ Майкл вновь недовольно сморщился.
– Сэр Родерик пожертвовал собору меч, – пробурчал он, – но это ритуальный клинок, мы не вправе…
Но Одигитрия, полыхнув рыжей копной, уже сорвалась с места, завизжали петли соборных дверей, и через минуту вдовствующая королева подбежала к барьеру с чем-то наподобие причудливого торшера в руках.
– Прости меня, – жарко шепнула она Глостеру,
