– Почему она не протестует? – спросил я Ульрику. – Почему позволяет так с ней обращаться?
Казалось, Стелла все принимает. Словно она тоже участвует в этом шоу.
– Она мало что может сделать, – ответила Ульрика. – Наверное, она тоже в шоке, как и мы.
О других вариантах я даже не хотел думать.
Через десять минут нас пригласили обратно в зал, и судья провозгласил, что суд постановил заключить Стеллу под стражу как обоснованно подозреваемую в убийстве.
Мы отправились прямиком в контору Микаэля Блумберга на улице Клостергатан. Звездный адвокат тяжелыми шагами ходил туда-сюда по скрипучему полу, во взгляде сквозила тревога.
– Скандально убогое расследование. Похоже, и Янсдоттер, и полиция зациклились на Стелле.
– Почему ты ничего не сказал в суде? – спросил я.
Блумберг резко остановился:
– Что ты имеешь в виду?
Он обернулся к Ульрике, словно она, а не я высказалась по поводу его поведения.
– Почему ты все это проглотил? – спросил я. – Ты ведь должен был протестовать! У нее алиби! Почему ты ничего не сказал о ее алиби?
Блумберг сделал неопределенный жест рукой:
– В данный момент это ничего бы не дало. Слишком много улик указывают на Стеллу, и к тому же судмедэксперты пока не установили точного момента смерти.
– А свидетельница? – спросил я. – Мю Сенневаль. Она слышала под окном крики около часу ночи.
Блумберг взглянул на Ульрику.
– Правда, это так и есть, – подтвердила моя жена. – Микаэль, что нам известно об этой Мю Сенневаль?
Блумберг опустился за свой стол.
– Это не самый надежный свидетель. Мю Сенневаль проводит всю жизнь у окна. В самом буквальном смысле слова. Она выходит только за едой и на беседы с психотерапевтом, в остальное время сидит у окна и шпионит за соседями. Как никто другой, знает обо всем, что происходит в квартале.
– Похоже, она прекрасный свидетель, – проговорил я.
На самом деле я знал, что это неправда.
– Да нет, эта девушка просто воплощение психического нездоровья. У нее все фобии и неврозы, какие только бывают.
Это я мог себе представить.
– Но ведь это не имеет отношения к делу?
– Как знать, – проговорил Блумберг.
– А как обстоят дела с бывшей сожительницей Ольсена? – спросила Ульрика. – Удалось откопать про нее что-нибудь новенькое?
«Откопать»? Слово-то какое неприятное. У меня невольно возникли ассоциации со сплетнями и с клеветой, желтой прессой. Словно мы любой ценой должны были найти козла отпущения.
– Думаю, именно на нее нам следует сделать ставку, – сказал Блумберг. – Линда Лукинд.
– Ее так зовут?
Блумберг придвинул к себе бумагу на столе:
– Именно. Линда Лукинд, Тульгатан, десять.
– Вы поговорили с ней? – спросила Ульрика.
– Она не из болтливых. Утверждает, что уже все рассказала полиции и прокурору, но ей никто не верит. Я пытался получить протоколы предварительного следствия, пока, правда, безуспешно. Но это мы решим. Придется действовать через суд.
– Сколько времени все это займет? – спросил я.
Блумберг защелкал своей ручкой.
– Успокойся, – сказала Ульрика и погладила меня по руке.
– Успокойся? В каком смысле? Если у этой Лукинд есть мотивы, все заинтересованы в том, чтобы ее допросить! Ведь полиция должна работать объективно, разве нет?
– Полиция ее допросила, – ответил Блумберг и отбросил ручку. – В порядке ознакомления.
– Этого явно недостаточно, – сказал я; Блумберг встревоженно глянул на Ульрику. – И когда нам разрешат увидеться со Стеллой? Мы должны поговорить с нашей дочерью!
Я уже готов был вскочить со стула.
– Стелле не разрешается общаться ни с кем, кроме меня, – произнес Блумберг.
– Ей всего лишь девятнадцать, – сказал я.
– К сожалению, возраст роли не играет.
– Она ребенок!
Я не собирался кричать. Просто так получилось. Кулаки сжались, и Ульрика крепко схватила меня за запястье.
– В глазах закона – нет, – осторожно произнес Блумберг.
– Плевать мне на законы. Я хочу видеть свою дочь!
В ушах у меня зашумело. Даже огромный, похожий на медведя Блумберг выглядел слегка испуганным, когда я вырвался из рук Ульрики и вскочил со стула.
– Сделай так, чтобы Стелла все рассказала полиции. Больше никаких тайн и неприятных неожиданностей. Невиновный не станет лгать.
26
О том, что я собираюсь приехать в конфирмационный лагерь, Стелле я рассказывать не стал. Вероятно, я поступил глупо. Конечно, мне следовало бы предупредить об этом, но для меня это само собой разумелось. Я был священником в одном из приходов, организовавших лагерь, инициатором его создания, – само собой, я приеду навестить ребят.
Когда я прибыл в обучающий центр, конфирманты как раз пожарили сосиски. После этого многие из них переоделись в купальники и плавки, кто-то зашел по пояс в воду и стоял, поеживаясь от холода, другие прыгали с мостков. Две вожатые стояли под деревом и смеялись, пока Робин с радостными возгласами плескался в озере.
Некоторое время я стоял на поросшем травой склоне. Словно перед картиной. Радость и единение, написанные яркими красками.
Подросткам было не до меня. Кто-то из одноклассников Стеллы поздоровался со мной, но большинство вообще не обратило внимания на мое появление.
Я подошел к вожатым, стоящим под деревом, и обменялся с ними рукопожатиями. Они рассказали, что все замечательно. С группой очень здорово работать, и у них уже случилось несколько интересных и откровенных бесед.
Ни одна из них не упомянула Стеллу – это я воспринял как признак того, что она ведет себя хорошо. Я заранее настроился на то, что не буду волноваться, но теперь, когда стало ясно, что ничего не случилось, я почувствовал, как по всему телу пробежала волна облегчения.
Ситуация ухудшилась, когда Стелла обнаружила мое появление.
Она вышла из озера с мокрыми волосами, свисающими сосульками. На берегу она завернулась в полотенце.
Увидев меня, Стелла переменилась в лице:
– Что ты здесь делаешь?
– Приехал вас навестить. – Я попытался улыбнуться.
– Оставь меня в покое!
Шлепая кроксами, она удалилась вверх по склону.
Говорить с дочерью о сексе я никогда не умел. Я не хотел быть традиционным отцом. Таким, который краснеет и смущается при слове «противозачаточные средства», который предпочитает закрывать глаза и делать вид, будто никакой сексуальности у его дочери-подростка нет, будто она живет в замкнутом пространстве, понятия не имея о том сексуализированном мире, окружающем нас всех. Долгое время я говорил себе, что стану совсем другим отцом – таким, которому можно довериться, который не переключает телевизор на другой канал при виде пылкой постельной сцены или тайно подкладывает в сумочку презервативы, не говоря ни слова. Даже не знаю, что случилось, почему все вышло так, как вышло.
Другие мужчины давали мне понять, что в этой ситуации я не одинок. Очень хочется думать, что мы продвинулись куда дальше, что благодаря равноправию большинство современных отцов умеют правильно относиться к сексуальности своих дочерей-подростков. Но факт заключается в том, что, как это ни грустно,
