– Полагаю, за ними присматривали.
– Верно полагаете. Жвалов курировал этот проект от контрразведки и в самом начале работы, еще год назад, внедрил в ближнее окружение Гуревича своего человека. Кроме этого было и оперативное прикрытие, и агентурное наблюдение, все, как положено.
– Почему не более серьезная охрана? Могли бы взять такие ценные кадры под полный контроль.
– Не хотели дарить противнику разведпризнак. То, что двух малоизвестных сотрудников ленинградского НИИ вдруг начинают оберегать, как союзного министра, не осталось бы незамеченным. Чаще всего лучшая защита – это секретность, а ценности или важные документы порой находятся в большей безопасности в потертом кейсе у неприметного, скромного клерка, чем в броневике с десятком-другим автоматчиков.
– Тем не менее что-то пошло не так, – заметил я.
– Виктор Геннадьевич, нам противостоит умный, опытный, сильный противник, который не уступает ни в профессионализме, ни в техническом оснащении, ни в уровне внутренней мотивации. В бою двух равных мастеров неизбежен обмен болезненными ударами, а шапкозакидательские настроения оставим пропагандистам, это их хлеб. Жвалов, кстати, при всей своей солдафонской манере, вовсе не так прост: как-то мне довелось быть с ним вместе на одном посольском приеме, и я лично слышал, как он полчаса разговаривал с французским атташе по культуре на его родном языке о Лафонтене и Бомарше, и был при этом деликатен и мягок, как женский парикмахер. Да и работу свою он знает.
Работа над проектом шла неплохо, так что на конец третьего квартала – это практически через месяц – было назначено итоговое заседание специальной комиссии, по результатам которого предстояло принять решение о начале этапа практической реализации. Ставки росли, контрразведка тоже усилила работу, и в середине июня в Москве раскрыли предателя. Ни много ни мало, сотрудник Министерства обороны и член комиссии по проекту Ильинского и Гуревича. Подробности сейчас не важны, но из оперативных данных следовало, что после совещания, получив, как и все члены комиссии, материалы итоговых разработок, он должен был передать их через связного резиденту вражеской агентурной разведки. Как только данная информация была получена, проверена и подтверждена, в один из просторных кабинетов министерства – тех, что с ковром от двери до массивного стола величиной с сельский аэродром и полным собранием сочинением классиков марксизма в застекленных шкафах из красного дерева, – пришли двое сотрудников контрразведки и в пять минут перевербовали предателя. С учетом вариантов и перспектив, на это обычно и не требуется больше времени. Жвалов собирался через разоблаченного изменника выйти на связного, а потом накрыть и всю нелегальную шпионскую сеть, но вышла осечка. Немного недооценили психологический фактор. Перевербованный чиновник Министерства пришел домой и в тот же вечер повесился в ванной на собственных подтяжках. След оборвался, но стало ясно: вражеская разведка знает о проекте, его сути, прекрасно представляет значимость, имеет информацию о сроках реализации и, что особенно важно, о ключевых персонах. Ильинского и Гуревича с места срывать не стали, но меры приняли: от дома и до работы возили на специальных автомобилях с охраной и машиной сопровождения, каждый раз меняя маршрут, и деликатно ограничили в передвижениях, не связанных с профессиональной деятельностью. В отношении Ильинского это не составляло труда, он и так практически никуда, кроме как на работу, не выходил, а Гуревич – человек общительный, яркий, с насыщенной личной жизнью и периодически пытался выйти из поля зрения сотрудников, как правило, вечерами. Но, во-первых, внедренный к Гуревичу агент под прикрытием контролировал ситуацию ежедневно, докладывая о положении дел, так сказать, изнутри, а во-вторых, за его запутанными ночными маршрутами все же следили, хотя и делали это скрытно, чтобы не давить лишний раз на психику. К тому же одновременно велась отработка контактов и связей удавившегося предателя, а тут еще эта «Дружба» – на подобные мероприятия слетаются под видом членов команд и сопровождающих агенты всех более или менее уважающих себя разведок мира, и шпионов сейчас в стране, как клопов в старом матрасе – так что контрразведке было чем себя занимать. И вот представьте себе, что в такой ситуации за месяц до завершения критически важного этапа работы Ильинский исчезает бесследно. Разумеется, первой и основной версией стало его похищение.
– Уверены, что не вербовка?
– Исключили практически сразу. Во-первых, ни анализ биографии – совершенно прозрачной, с легко проверяемыми фактами едва ли ни по каждому дню жизни, – ни психологический портрет, ничто не указывало на такую возможность. Никаких сомнительных высказываний, подозрительных интересов. Очень уравновешенный, спокойный, замкнутый, одержимый работой, настоящий ученый, некоторые даже утверждают, что гений. Круг общения крайне узок, можно сказать, что его почти нет: из близких людей только Гуревич и мама, с которой он и живет и к которой очень привязан. А во-вторых, обстоятельства исчезновения. Ильинский в последние несколько месяцев приобрел привычку поздно засиживаться, а то и вовсе ночевать на работе. Вполне объяснимо: человек увлеченный, а тут и сроки подходят, к тому же такой энтузиазм нужно поощрять, особенно с учетом важности задач. Да, непорядок, и местный особист был недоволен, что на режимном предприятии для кого-то режим не писан, но для Ильинского, несомненно, исключение можно было сделать. Как я уже и говорил, его всегда, без всяких исключений, сопровождали минимум двое сотрудников. В ту ночь они, как обычно, дежурили в машине у главного входа в НИИ. Внутри, кстати, коридоры патрулируются дежурным по этажу, и еще на вахте внизу трое вооруженных людей. Вечером, около одиннадцати часов, к нему заехал Гуревич, провел в помещении их лаборатории около часа и отбыл примерно в полночь на такси. Забегая вперед, скажу, что о его дальнейших перемещениях в ту ночь известно буквально поминутно и
