Ещё один — воздушный — поцелуй, и кони тронулись. Мирович побежал следом, глотая пыль, потом остановился, проводил взглядом исчезающую за поворотом коляску и забормотал, растерянно глядя, как взвихренный песок медленно оседает, стелется по земле, по траве, по цветам:
— Было — не было?.. Видение, ангел мой... Пыль...
5
Потёмкин, стоя у зеркала в залитой светом гостиной, осматривал себя — всё ли ладно? Всё было ладно: мундир сидел как влитой, алый шарф с элегантной небрежностью охватывал шею, кидая отблеск на смуглые щёки, чёрные кудри красиво обрамляли выпуклый лоб, большие ясные глаза глядели весело. Отступив и прищурившись, Потёмкин представил, как ему пошла бы, скажем, алмазная зернь на золоте эполет, голубая лента через плечо да две-три звезды — больше и не надо. Видение так ясно представилось ему, что Потёмкин на миг зажмурился, — ей-ей, здорово!..
— Пардон, месье... Ах, Григорий Александрович!
Открыв глаза, Потёмкин увидел в зеркале нечто бело-розовое, воздушное, вспенившееся кружевом за его спиной. Умело подчёркнутые краской глазки-вишенки, жаркий огонь нарумяненных щёк, сложенные сердечком губки будто ждут поцелуя, ещё одно сердечко — мушка, прилепленная немного ниже и сбоку от уголка рта, — говорит, что дама нынче находится в весьма игривом настроении...
— Пардон, мадам.
Поклонившись, Потёмкин успел увидеть, как из рук небесного создания выпорхнул платочек и, кружась, опустился возле его туфли.
— Ах! — кокетливо воскликнула дама — они чуть не стукнулись лбами, склоняясь за платочком. Прошептала: — Жду вас нынче во втором часу.
— Извольте, мадам. — Потёмкин снова склонил голову, не то отдавая дань вежливости, не то подтверждая, что аванс принят.
— Мерси, месье...
— Варенька... э... ты что... э... замешкалась? — Теперь в зеркале появился коричневый, покрытый сеткой морщин лик с двумя белесоватыми бусинками глаз, рот, прорезанный чуть ниже пуговки носа, расползся в улыбке, открывая десны с остатками зубов: — Мой поклон, господин Потёмкин.
— Иду, милый. — Одарив Потёмкина на прощание обворожительным взглядом, дама поплыла из комнаты, колыша куполом юбок.
Она вынуждена держать локоток на отлёте, чтобы «милый» мог уцепиться, и вот он уже тащится за супругой — маленький, тонконогий, с негнущимися коленками, незначительный, будто шлюпка за кормой бригантины.
Усмехнувшись им вслед, Потёмкин нырнул в водоворот париков, фижм, мундиров и, кивая во все стороны, целеустремлённо двинулся вперёд, едва заметно поводя головой в такт нежной музыке.
— Батюшка Григорий Александрович... — Перед ним страшным сновидением возникла Мавра Шувалова. — А я решила, что ты ослеп. Ужо как напужалася! Сколько лет, сколько зим...
Отшатнувшийся было Потёмкин постарался загладить невежливый свой испуг:
— Считай, шесть... нет, семь.
— Летит, летит времечко... Ты Полиньку помнишь мою?
В мгновение вывернулась откуда-то Поликсена, жадно заглядывающая ему в глаза.
— Как не помнить... — Потёмкин приложился к ручке своей случайной любви, метнув глазами в стороны — как бы улизнуть.
Но Мавра — хитрая бестия! — опередила:
— Вы поворкуйте тут, а я... — И мигом растворилась в гудящем рое.
— Я вас не видел давно, — прохладно-вежливо сказал Григорий. — Где изволите скрываться?
— При детях князя Чурмантеева.
— Он разве в Петербурге?
В Оренбурге. — Полинька невесело усмехнулась своему каламбуру. — Я проездом из Киева, буду тут три дня.
Потёмкин оглядел Поликсену: по-прежнему хороша, свежа и привлекательна, да и мушка приклеена едва ли не у подбородка, что по негласной дворцовой договорённости значит — сегодня готова на всё.
— Прошу покорно извинить, — услышал Григорий вкрадчивый голос ливрейного служителя. — Вас, Григорий Александрович, ждут-с в оранжерее его сиятельство.
Потёмкин поднёс к губам покорную ручку Поликсены, но прежде чем поцеловать, пустил пробный шар:
— Если позволите, где вас сыскать?
— В доме Алексея Петровича Бестужева, — ответила быстро она и чуть-чуть сжала пальцы Потёмкина.
В оранжерее посреди диковинных растений и цветов была устроена беседка для небольшой компании. Витые колонны, покрытые позолотой, поддерживали некое подобие шатра из серебристой ткани с прозолотью, ажурные решётки белым кружевом ограждали восьмигранный помост, посреди которого размещался стол. Сооружение говорило не столько о хорошем вкусе, сколько о расточительстве хозяина. Компания собралась невелика — Григорий и Алехан, Федька да Шванвич, Пассек с гетманом Разумовским. Неожиданно для себя Потёмкин обнаружил здесь Мировича. Стало быть, как раз восемь персон — по одному на каждую грань стола. Григорий поднялся навстречу и по праву хозяина пригласил:
— Садись, Гриц. Я, первое, решил вызволить тебя из когтей Мавры, а второе, знаю, ты удачлив, спасай от разору — Мирович опять чудеса вытворяет, обчистил всех за два часа... Шампанского?
— Сам знаешь, не охотник я до хмельного. Да и в игре надо голову иметь светлую.
— Ер-рунда, — изрёк Мирович, тасуя колоду. — Главное — удача. Как говаривает его светлость Алексей Григорьевич Разумовский, важно ухватить судьбу за чуприну.
— Давно в Петербурге? — опросил Потёмкин. — Всё небось имение отсудить хотите? Пустое дело, Сенат отказал.
— Вот я и беру судьбу за чуприну, — блеснул зубами Мирович, не то улыбаясь, не то щерясь, и принялся быстро тасовать колоду, карты скользили у него меж пальцев словно сами по себе.
— Ты в памяти уже нетвёрд, Васенька, — сказал гетман. — Брось на сегодня игру.
— Неправда, извините, граф. У меня голова нынче чище, чем сиротская слеза. — Мирович выгреб из кармана груду каменьев и золотых монет, бросил на стол.
— Василий Яковлевич... — снова заговорил гетман.
— Кто ещё? — Мирович пропустил между пальцев колоду. Был он мертвенно бледен, черты лица заострились, глаза зияли чёрными провалами. — Господин Потёмкин?
Григорий засмеялся.
— Да ты небось рака от таракана отличить не сможешь.
— Я решительно требую сатисфакции... Теперь это дело чести, прошу.
— Господа. — Потёмкин развёл руками. — Бог свидетель, я вынужден.
Потёмкин выложил из кармана несколько камешков и монет, положил возле себя. Мирович посмотрел ему в глаза — нет, он не был пьян, этот армейский поручик, взгляд его показался Потёмкину бешеным. Мирович выдал карту Потёмкину, сбросил себе, снова Потёмкину, хотел опять себе, но Потёмкин придержал руку:
— Ещё мне.
В глазах Мировича появилось некое смятение, но карту он выложил сопернику: это было его право — просить третью. Потёмкин перевернул свои карты вниз рубашками и принялся отделять от казны Мировича ровно столько, сколько было у него.
— Может быть, хватит, Василий Яковлевич?
Мирович разорвал новую колоду, предложил Потёмкину снять, но тот махнул рукой:
— Себе.
— Мне.
— Себе.
— Мне.
— Дана.
— Хватит.
Мирович и Потёмкин встретились глазами и замерли. Игра — не столько удача, сколько поединок воль и расчётов, умение высмотреть в
