Над кроватью возникла плешивая голова с хохолком надо лбом.
— Что ты, сударушка, что ты, лебёдушка моя, и на минуту глаз не сомкнул! Коли я спать стану, кто тебя обережёт? — Старик встал, оправил мундирчик, пригладил волосы.
— Так уж и не спал! А парик, паричок-то потерял, стало быть?
— Не потерял, сударушка, а снял, — поправил повелительницу камердинер, — да заместо подушки и сунул.
— Неуж мы так обедняли, что и подушки тебе не сыскать?
— Хватает добра этого, да вить вечор я удалился, когда граф Алексей Григорьевич пришли, а потом, возвратимшись, гляжу, а подушки все до единой твои мурлыки обсели, думаю: возьмусь прогонять, а они ор подымут да твою милость потревожат... А ты, лебёдушка, так уж сладко спала, умаялась, видать.
— Да уж... Дали дыму вчерась. Я, батюшка мой, и в кровать как запрыгнула — не помню. Верно, а?
Василий Иванович политес и галантность понимал и потому замахал руками, успокаивая:
— Полно, сударушка, на себя поклёп возводить, светлая, как слёзка, явилась... Только вот камеристок разогнала, уж я тебя расшнуровывал да распаковывал, все эти крючочки да пуговицы расцеплял... Всё бы ничего, да моими ли пальцами... Брысь, брысь, мурлыки, чтоб вас... — Старик за разговором не бездельничал, собирал раскиданные «сударушкой» вещи, сгонял кошек, которых действительно было не счесть, ставил на место опрокинутые безделушки.
Елизавета села в постели, потрясла головой, потянулась.
— И всё-то ты врёшь да приукрашиваешь, — сквозь зевок добродушно сказала она. — А что, Алексей Григорьевич, он сразу... — разом переменив мысль, закончила: — Как он с постели встаёт, чтоб не с левой ноги?
У Чулкова и на это был ответ:
— Это у него просто: допрежь чем встать, нырнёт головой к ножкам твоим, и вот готово — где было лево, стало право. Елизавета расхохоталась:
— А ты, батюшка, никак подсматриваешь за нами?
— Не подсматриваю, а бдю, чтоб порядок был. Коль бы не я, то гляди, лебёдушка, давно бы тебе шейку свернули, а мне твоя голова дороже моей... Ты ведь сызмальства оторва, а этих котов, которые по спальням лазят, считай — не сосчитаешь... Да ты вставай-ка, шестой уж час, а ты в семь дохтуров да невесту Князеву звала... На, капотец накинь, а то сквозняки гуляют. Я льду принёс, лицо растереть, чтоб свежей было... Кофей попьёшь или, может быть, кваску сперва? Я припас...
— А портрет невесты, доставленный из Берлина, велел привезти?
— Как приказано... Да ты, чай, его уж не один раз видела, и дохтура невесту удостоверили, ещё как приехала...
— То было то, а я хочу, чтоб до обручения по всей форме... А ну как братец Фридрих к русскому двору товар поставил бракованный? Да и при дворе уж сколько она, а тут котов — сам рассказывал...
Елизавета с прытью, неожиданной для её мощного тела, вскочила на ноги — крякнули доски рассохшегося пола, — сунула руки в рукавчики подставленного капота, чмокнула звонко Василия Ивановича в лоб и приказала:
— Дед, квас, кофей, да чтоб четверть фунта на чашку. И парик натяни. Зайдут, а кавалер первейший — срамота одна...
10
В приёмной, куда вышла Елизавета, уже толклись придворные, меж ними была и невеста принцева. Дамы заколыхали юбками, приседая в полупоклонах, мужчины принялись щёлкать каблуками да кивать, тряся буклями париков. Императрица милостиво склонила голову и провозгласила:
— Сегодня править не стану. Всем покинуть залу, останутся лишь те, кои были вчера назначены.
Поскольку дважды матушка-императрица не повторяла сказанного, залу очистили в мгновение ока.
Елизавета придержала графа Разумовского:
— Алексей Григорьевич, задержись, хочу, чтоб мужским глазом на естество невестушки глянул, какова она на твой вкус.
— Та што там, баба — воно и есть баба, на неё дивиться треба, як солнце село, а месяц ещё не взошёл... Я, серденько моё, больше в волах да овечках разбираюсь. — Разумовский доверительно склонился к царице, чуть качнув дородным телом, и говорил он так же лениво и доверительно.
— Ну-ну, божилась лиса, что курей не крала, с чего бы то вся морда в перьях?
— Оно, конечно, если бы на смак попробовать... Бачишь, я ка гарненька да ладненька, серденько моё... — Граф лукаво взблеснул глазом.
— А место губернатора в Тобольске на смак попробовать не хочешь? — добродушно парировала Елизавета. — Там, сказывают, серденько быстро остывает... — Императрица подошла к невесте: — Как себя чувствуешь, милочка, всё ли хорошо?
— О, всё зер гут... То есть, исвините, всё корошо.
Елизавета разулыбалась, чмокнула девчонку в лоб.
— О, да ты время понапрасну не теряешь, скоро совсем ладно заговоришь по-русски.
— Блакодарью, Ваше Величество, — присела в книксене Фике.
— Да ты не приседай за каждым разом, — ласково улыбнулась императрица и, оборотись к Чулкову, приказала: — Зови медикусов... Сейчас, голубушка, ты разденешься, тебя посмотрят мои лейб-медики. Графа Алексея Григорьевича не стесняйся, мне он свой человек, а тебе в отцы годится... Хочу, чтоб всё было по форме и с протоколом.
Фике залилась маковым цветом, но, снова сделав книксен, пошла к медикам, столпившимся возле её портрета, поставленного в углу.
Сравнив оригинал с портретом, те согласно покивали головами. Фике, опустив глаза, быстро разделась, благо её стройному телу ни корсеты, ни подтяжки и затяжки не требовались.
Врачи осматривали её внимательно и бесцеремонно, заглядывая в рот и засовывая туда пальцы, больно ощупывая груди, подмышки, бёдра. Она поворачивалась, словно кукла, молча и безжизненно, всё так же опустив глаза. И только когда приказали ложиться на канапе, она инстинктивно сжала коленки и крикнула:
— Найн! — И зажалась, закрылась, как будто впервые почувствовала наготу.
Самый старый из медикусов внушительно сказал:
— Моя дорогая девочка, порядок есть порядок...
Невеста умоляюще посмотрела на Елизавету, но та развела руками:
— Хочешь быть царицей, ложись. Для того тебя из Берлина выписали, чтобы лежать да рожать. Наследников рожать — дело государственное.
Разумовский отвернулся, сплюнул, проворчав:
— Як цыгане кобылу на базаре выбирають...
Диагноз медикусов был однозначен:
— Аллее ист гут. Всё хорошо.
Доктора подписали протокол и вручили Елизавете. Сложив бумагу вчетверо, она протянула Разумовскому:
— Передашь в канцелярию. — И, обратясь к Фике, оправляя на ней платье, утешила: — Ну, вот и всё, всё в порядке, всё ладно... Ну-ну, подними глазки, я тут тебе утешинку малую припасла, дай-ка в волосы заколю... — Сверкнула рубином драгоценная шпилька: — Но теперь гляди у меня, чтоб до свадьбы без шалостей! — Елизавета пригрозила пальцем. — А то у нас при дворе такие кобели водятся...
— Вас ист дас... Кес кесе?.. Что есть кобели?
— А это которые котиками ласковыми прикидываются, всё амур, амур
