Но дело сделано, команда «Холод» прозвучала, хотя ботаников было больше, и один из них – с мечом. А значит, Вера превысила свои полномочия, что повлекло последствия, и теперь ее могут судить. Свои, убры, конечно, ее не сдадут – слишком ее уважают в Урочище, да и плевать солдатам на потери штатских. В рапорте по результатам задания она о команде «Холод» тоже умолчала. «Куда надо» пожелали бы сообщить и капризная трусливая профессорша, и второй инженер, потерявший своего коллегу. Но это только если они поняли, что за команду дала Вера, а это маловероятно. Зато вот штабист – он-то наверняка все понял и, скорее всего, сделает то, что должен сделать. Вера хорошо помнила судьбу Зозона, отказавшегося расстреливать детей и женщин в каком-то мятежном поселении. Ее ситуация была не лучше, а «смягчающих обстоятельств» у нее в разы меньше, если они вообще есть. Она представила следователя, зачитывающего приговор на общем построении посреди Урочища, позорное срывание погон и переодевание в рубище. А потом рабочие закуют ее ноги и руки в цепи, и остаток дней она будет трудиться на каторжных работах на Поверхности, пока не выхаркает свои легкие или не сгниет от рака. Она предпочла бы по-срочному умереть в бою, но такой возможности ей не давал Тхорь или кто-то, стоящий над ним. Веру никуда не посылали, хотя остальные не задействованные на войне солдаты уходили уже не раз. И она все больше убеждала себя в том, что это из-за инцидента в Ботаниках.
Общих тренировок в Урочище на время войны не проводили, а саму себя заставить тренироваться Вере теперь было тяжело. Большую часть времени она лежала на шконке, теребя в руках не доделанную Пауком лошадку, или перечитывая «Дзікае паляванне», или просто тупо уставившись в потолок. Так шли дни за днями, пока дневальный из числа тех, с кем она ходила в Ботаники, однажды не заглянул в казарму и с неподдельной тревогой сообщил:
– Стрелка, к тебе следователь.
Ну вот, теперь все разрешится. Ожидание приговора в любом случае хуже самого приговора. Да и время сейчас не самое плохое – в Урочище нет Сахи и Пахи, да и вообще почти никого нет, и ее позор останется только ее позором. Но эти фаталистические мысли не слишком успокаивали Веру, и она, прежде чем выйти из казармы, остановилась и сделала успокаивающее дыхательное упражнение, чтобы хотя бы выглядеть достойно в последний момент.
Следователь стоял возле Тхоря – это был он, тот, который привел ее в спецназ. Оба молчали. Каменное лицо следователя, как обычно, ничего не выражало. Откуда-то вспомнилось: «Я тебя породил, я тебя и убью», – это было очень уместно в данной ситуации. Что чувствует этот человек, глядя на нее? Или внутри этой машины правосудия нет чувств, и управляет им лишь мощная пружина из трех слов: «Сила и Закон»?
– Два месяца назад погиб следователь. Нам нужна замена. Идешь?
Смысл сказанного туго доходил до Вериных мозгов – она не сразу поняла, что это не приговор и даже не допрос, а предложение новой работы.
– У меня нет времени ждать, пока ты подумаешь. Пока мы доберемся до места, ты успеешь обдумать и, если что, сказать «нет». Только «нет» будет означать «никогда нет». А теперь я спрашиваю: ты идешь?
– Да! – быстро выпалила Вера, чем очень удивила уверенного в другом ответе Тхоря.
4В день Последней мировой войны в Муос сошли десятки тысяч людей. Разных людей. Они принесли с собой все свое зло: зависть, ненависть и эгоизм. Еще вчера их скрытые демоны не показывались или почти не выбирались наружу, боясь наказания властей или осуждения окружающих. Но когда привычный жизненный уклад рухнул, когда голод, смерть и болезни наполнили подземелья, у людей прорвались звериные инстинкты. Вчерашние рабочие и служащие, бухгалтеры и домохозяйки, студенты и пенсионеры, отличницы и музыканты оказались на грани выживания. То, чем они занимались раньше, их социальный статус и общепризнанные ценности уже ничего не значили. Имели значение только еда, лекарства и дающее относительную безопасность оружие. Мораль и человечность потускнели на фоне постоянно нарастающего чувства голода и страха за свою жизнь. Уже в первый день в Муосе убивали, убивали из-за нервного срыва или временного помешательства. Доведенные до грани психического помешательства люди бросались друг на друга из-за неосторожного слова или случайного толчка. Потом стали убивать из-за еды. Или красть еду, что было почти тождественно убийству: обворованный, которому никакого замещающего пайка не полагалось, был обречен на голодную смерть.
Еще страшней были нападения на хранилища. Сколотившиеся группы бандитов, шатавшиеся в бесчисленных переходах Муоса, нападали на охрану складов, убивали и уносили всю еду, бросали к грани голодного вымирания целые поселения, не оставляя им иного выбора, как нападать на соседей, чтобы точно так же отвоевать себе кусок.
В первые же месяцы наспех созданные Силы Безопасности и отряды самообороны поселений объявили беспощадную войну бандитизму и преступлениям. Здесь было не до гуманизма и судебных тяжб – застигнутых расстреливали на месте или публично линчевали, избивая до смерти. Но далеко не всегда преступников ловили с поличным, гораздо чаще им удавалось скрыться, и полуголодные самозваные сыщики редко находили реальных виновников. И тогда собственное бессилие и слепящая ненависть заставляли их видеть следы преступления даже там, где их не было, убийцами объявляли ни в чем не повинных людей на основе одних лишь сомнительных предположений. Обезумевшие от жажды мщения поселенцы набрасывались на своих соседей только из-за того, что следы воров вели примерно в их сторону, после чего не только убивали тех, кого подозревали, но порою, опьянев от крови, вырезали их семьи, не жалея ни детей, ни женщин, ни стариков. И никто никогда не узнает, сколько невинных казнено в пылу безумной ненависти. Поэтому очень скоро неорганизованное дикое правосудие стало почти такой же проблемой, как и сама преступность.
Декретом Президента Валерия
