Перепелиный бой Виктора не волновал, он остановился возле сбитой из досок палаточки, на которой по-русски было написано: «Вино». У бочки средних размеров сидел скучающий продавец в чалме и ватном халате.
— Два стакана! — распорядился Виктор и подмигнул мне: — Это отличное крепленое, типа портвейна. Ты любишь?
Я неопределенно крякнул. За всю жизнь я выпил стакан пива на выпускном вечере да полкружки водки у столяра Игната. Теперь мне предстояло познакомиться с третьим хмельным напитком — вином. Я хлебнул из стакана. Вино показалось мне противным, приторным до дурноты. А Виктор кейфовал. Бережно подняв стакан, он разглядывал вино на свет, пробовал на язык, чмокал и лишь потом начал пить мелкими глоточками.
— Крепленое, — повторил он с нескрываемой радостью.
К своему стыду, я не знал, что такое «крепленое», но, чтобы не пасть в глазах товарища, не спросил.
— А ты что не пьешь? — подтолкнул меня локтем Виктор.
Пить мне не хотелось.
— Набегался на футболе, устал, — соврал я.
— С устатка даже лучше пьется, — заметил Виктор. — Освежает.
Он выпил еще три стакана. Виктор был двумя годами старше меня, в армию попал после второго курса института физкультуры, я подумал, что ему наверняка приходилось участвовать в студенческих пирушках.
— Еще стаканчик, — заказал он.
— Не много ли будет? — попытался я его удержать.
— Ничего, купим жареных семечек, запах отобьет.
Витька поднялся из-за стола, заметно пошатываясь. Я долго прогуливал его по боковым улицам в надежде, что он отрезвеет, и у проходной Виктор был вроде бы в полном порядке. Но тут рядом о дневальным, открывавшим калитку, возник сержант Ахонин. Он держал на ладони карманные часы. Было 21.45 — мы пришли за пятнадцать минут до срока. Сержант спрятал часы, принюхался, сжал ноздри.
— Выпивали, товарищ курсант, а семечками закусывали? — нарочито ласковым голоском спросил он Виктора.
— Да. Позволил себе кружку пива. Только одну.
— Один наряд вне очереди, — тем же елейным голосом пропел Ахонин. — Повторите.
— Духан уже закрыли, — объяснил Виктор. — А то бы повторил.
— Не повторяйте! Повторите, что я сказал!
— Так повторять или не повторять? — спросил Виктор.
Сержант взбеленился.
— Ах, вы огрызаетесь, остроумничаете! — крикнул он, задыхаясь от гнева. — Не рассуждать!
— Буду рассуждать! — взорвался Виктор. — Всю жизнь меня учили рассуждать. Не рассуждают только ишаки, которые, ничего не думая, вышагивают «ать-два, левой»! А я стану летчиком! Вот тогда-то я припомню вам эту кружку пива! Будете топать у меня строевой под мою команду!
Сержант Ахонин остолбенел, он не ожидал такого отпора. Судя по всему, он был ошарашен той мрачной перспективой, которую нарисовал Виктор. Наверное, ему представилась такая картина: он марширует строевым шагом мимо этого курсанта, а тот распоряжается: «Выше ножку! Оттягивай носок! Распрями плечи!» Ахонин не нашелся что сказать, в сердцах сплюнул и пошел прочь. Но ничего не забыл. Витька мыл полы на следующую ночь…
Впрочем, самовластье сержанта Ахонина уже кончалось. В школу начали прибывать самолеты У-2, на которых должен был состояться наш путь в небо. Самолеты были старенькие, они повидали виды в осоавиахимовских аэроклубах, но нам казались неописуемыми красавцами, сильными, неудержимо рвущимися в воздух. Тут же появились инструкторы, ребята старше нас года на три, только что выпущенные из летных училищ сержантами- пилотами. Все они были немало огорчены и обескуражены: рвались на фронт — и вдруг на тебе! Угодили в тыл, вместо боевого истребителя — учебный тихоход, изволь вывозить курсантов!
Инструктор нашего экипажа сержант-пилот Василий Ростовщиков прибыл в школу отдельно, видимо из летной части, было ему под тридцать; почему он задержался в сержантском звании, мы, конечно, не знали. Был он высок, могуч, в нем угадывалась огромная сила, сила добрая, не отпугивающая, а, наоборот, привлекающая неизменные симпатии и внушающая окружающим спокойствие и бодрость. И действительно, был Ростовщиков всегда уравновешен, спокоен, справедлив, чем выгодно отличался от своих молодых коллег, которые недостаток своего педагогического опыта пытались компенсировать излишней суетливостью, горячностью, иногда криком.
В ту пору обучение проходило так. Инструктор садился в переднюю кабину, курсант — в заднюю. Управление самолетом было спаренным, вести машину можно было как из передней, так и из задней кабины. И там и тут были ручки, педали, рычаги, они двигались синхронно. Связь между обучающим и обучающимся была примитивной. К правому уху курсанта прикладывалась металлическая пластинка с трубкой (она так и называлась — «ухо»), выходившей через дырку в шлемофоне. На трубку надевался мягкий резиновый шланг, переброшенный в переднюю кабину. Другой конец шланга был прикреплен к жестяной воронке. Прикладывая воронку ко рту, инструктор давал курсанту указания: «Крен, крен, неужели ты не видишь? Давай ручку влево!» Спросить что-либо у инструктора курсант не мог, обратной связи не было.
Ну, а пока полеты еще не начинались, мы продолжали теоретические занятия. Прибавилось изучение КУЛПа — курса учебно-летной подготовки. КУЛП — это очень умный учебник, в нем было по полочкам разложено, что надо делать курсанту от взлета и до посадки. КУЛП мы изучали на бездействующем пока аэродроме, садились в кружок, инструктор Ростовщиков читал параграф за параграфом, давал пояснения, потом обращался с вопросом:
— Вот вы, курсант Ревич, расскажите, как будете выполнять полет по коробочке? Что об этом говорится в КУЛПе?
— Выруливаю на взлетную площадку. Получив разрешение стартового наряда, которое подается отмашкой белого флажка, большим пальцем левой руки включаю опережение, газ, а когда мотор наберет полные обороты, двигаю ручку от себя. Самолет начинает разбег. Когда колеса оторвутся от земли, то плавным движением выбираю ручку на себя. Слежу за набором высоты. Но вот стрелка альтиметра показывает сто метров. Делаю первый разворот. Для этого отжимаю левую педаль вперед и одновременно поворачиваю ручку влево…
— Все правильно, — останавливает его инструктор. — Курсант Фроловский, продолжайте…
— Развернувшись под углом в 90 градусов, — рассказывает Анатолий, — выравниваю машину. Плоскости занимают одинаковое положение по отношению к земле, лечу параллельно шляпке посадочного «Т». Удерживаю капот на линии горизонта. Лечу дальше…
Фроловский запнулся.
— Значит, лечу, — мямлит он.
— И долго летите? — любопытствует Ростовщиков.
— Лечу… — идет ко дну Толька.
Мы прячем улыбки.
— Так до какого пункта летите? До Индии или в другую сторону, на Северный полюс? Курсант Пестов, подскажите.
Эдуард отвечает без запинки.
— Молодец, Пестов, — доволен инструктор. — Поймите, друзья, КУЛП нужно знать назубок. Это основа основ, ничего придумывать вам больше не надо, все предусмотрено, все есть. В нем — опыт многих поколений русских летчиков. И в значительной мере печальный опыт: небо не прощает отсебятины, приблизительности, недисциплинированности. Поэтому, если в КУЛПе говорится, что скольжение нужно делать так, поступать нужно точно таким же образом. Любое отклонение ведет к катастрофе. Можно без преувеличения сказать, что каждая строчка КУЛПа написана не чернилами, а кровью самонадеянных авиаторов.
Мы сидим на пожухлой под жарким августовским солнцем травке у «тринадцатой-белой». Эту машину закрепили
