Новости, о которых сообщал сейчас Яков, были самые приятные. Бабушка Ивана совсем поправилась, вяжет внуку варежки, обещает прислать к зиме. Борина мама, как всегда, интересовалась, не закармливают ли сына мясом, и советовала в свободное время с разрешения старшины Челимкина ходить в ближайший лес по грибы, по ягоды. Толику Фроловскому пришла открытка от девушки Ларисы, которая подлежит огласке лишь при согласии адресата.
— Валяй! — засмеялся Толя.
Яков «читал» письмо за письмом, и в полузатопленном окопе у Задонского шоссе повеяло чем-то родным, давно оставленным и таким близким. Письма, сочиненные Яковом, были настолько правдоподобны, что пожилой солдат Нефедов, единственный оставшийся в живых из девятерых, остановленных нами на той высоте, и все вздыхавший о своем деревенском хозяйстве, сначала аж захлопал в ладоши, услышав, что его коза родила двух козлят. Но тут же, перехватив озорной взгляд Ревича, сообразил, что это всего лишь шутка.
— Ну и придумщик ты, парень, — сказал он незлобиво. — С тобой не пропадешь.
Рев моторов вернул нас от сладких воспоминаний о доме в сырой окоп у Задонского шоссе. Из перелесков выползли тридцатьчетверки. Артиллерия ударила по вражеской обороне. Полки, окопавшиеся в междуречье Дона и Воронежа, пошли в наступление.
Мы бежали по пшеничному полю. Поначалу немцев не было видно. Только по тому, что колоски, как подрезанные, падали на землю, можно было догадаться, что по нас стреляли. Танки двигались позади стрелковых частей и, действуя как самоходные орудия, вели огонь через наши головы. По ним ударила вражеская артиллерия. Термитный снаряд со скрежетом ударился в башню танка, шедшего с нашей группой. Танк вздрогнул, словно от удивления, попятился и вдруг вспыхнул. От него отделился огненный столб. Это выпрыгнул из люка один из танкистов. Мы бросились к нему, отстегивая саперные лопаты и пытаясь сбить пламя землей. Но поздно. Обуглившаяся кожа танкиста лопнула во многих местах.
Фашистские батареи охотились за танками, но попадало и пехоте. Опять налетели «лапотники». Теперь они работали без перерыва. Одна эскадрилья приходила на смену другой. А пехота все бежала вперед. Бои уже шли на городских окраинах по ту и другую сторону Задонского шоссе: в корпусах сельхозинститута, в больничном городке, на стадионе «Динамо», в поселке Рабочем…
Когда мы пробились на перекресток Плехановской и Беговой улиц, нас оставалось только девять. Все смешалось тут: в одном доме сидели наши, в другом — фашисты. Стреляли из окон горящих зданий, с крыш, из сараев, из траншей, вырытых поперек тротуаров. Рядом рвались снаряды: чья-то батарея, не поймешь чья, лупила и по своим и по чужим. А мы все пробирались вперед: политрук сказал, что дальше, в глубине кварталов, дерется уж который день окруженный батальон НКВД.
В наступивших сумерках мы ворвались в полуразрушенный каменный дом с выбитыми окнами и дверью. Отсюда только что удрали фашисты. Пол был усыпан битым стеклом и кусками осыпавшейся штукатурки, по углам валялись обрывки немецких газет, банки из-под португальских сардин, бутылки с этикетками французского рома. Пахло чужим немытым телом, дешевым одеколоном, вонючими эрзац-сигаретами.
Было темно и тревожно. Вечерний мрак сближал расстояния, нагретый за день ветерок доносил обрывки чужой речи, казалось, что немцы совсем рядом. О сне, конечно, никто не помышлял. Да и кто бы мог уснуть? Мы сидели у оконных проемов о винтовками наготове. Лева Скоморохов вызвался охранять нас с улицы. Теперь он все время лез в самое пекло, стыдясь своей минутной слабости там, на высоте 164,9, старался вернуть доверие товарищей.
Послышались чьи-то осторожные, легкие шаги. Кто-то пробирался среди развалин. Скоморохов выждал, когда человек подойдет поближе, выставил винтовку и приглушенно спросил:
— Стой, кто идет? Руки вверх!
Хриплый голос ответил из темноты:
— Если спрашиваешь по-русски, отвечу, что идет свой. А вот руки поднять не смогу. Держу котелок с пшенной кашей, боюсь, просыплю. А ребята с утра не емши. Ждут!
Политрук выглянул в окно:
— Подойдите поближе, покажите, что у вас в руках!
Солдат приблизился.
— Показать покажу, а на пробу не дам. Самим мало. А вы, гвардейцы, чем в чужие котелки заглядывать, взяли бы свои да смотались за кашей. Внизу какой-то повар ужин привез, а своей роты не нашел. Насыпает всем желающим и фамилии не спрашивает.
Я, Шаблин и Семеркин подхватили по два котелка в каждую руку и поспешили туда, куда показал солдат. За огородами в балке действительно стояла походная кухня. Кашевар, могучий дядя, проворно орудовал черпаком. Он тревожно оглядывался назад, где уже начинал светлеть край неба, и очень торопился. К кухне стояла молчащая очередь, человек двадцать. Некоторые, получив кашу, садились на землю, вытаскивали деревянные ложки и, быстро опорожнив котелок, занимали очередь снова. Кашевар не возражал. У него была своя забота: скорее раздать кашу и убраться подальше от передовой.
Впереди нас стояли два бойца в пятнистых маскхалатах. На головах у них были немецкие каски. Помня, в какую идиотскую историю мы влетели с этими касками, я подошел к бойцам.
— Поменяли бы вы, друзья, свои головные уборы. Мы тут однажды сдуру напялили немецкие каски, так командир роты нас чуть ли на месте не расстрелял. Вот схлопочете в темноте свою же пулю, будете знать!
Солдаты смерили меня тупым блуждающим взглядом, не ответили.
— Что, не доходит? — спросил я.
Один из солдат неопределенно махнул рукой: дескать, чего ты беспокоишься, приятель? Пустое! Другой демонстративно отвернулся.
— Ну, как знаете, — сказал я и вернулся на место.
Очередь двигалась быстро. Двое в маскхалатах подставили повару свои котелки и поспешили вслед за младшим сержантом, получившим кашу перед ними. Все трое скрылись за покосившимся забором, и тут же мы услышали отчаянный вопль:
— Караул! Спасайте! Уводят в плен!
Очередь кинулась на крик. Младший сержант лежал на спине; на лбу кровенилась глубокая рана. Дрожащим от волнения голосом он рассказал:
— Догнали они меня, повалили, стали запихивать пилотку в рот, душить. И шипят в самое ухо: «Ком, шнель, шнель!» А не то капут. Я вырвался, закричал. Они ударили меня ребром каски — и наутек!
Кто-то дал очередь вслед убегающим немцам. Где-то откликнулись тоже очередью, возникла беспорядочная стрельба, палили наугад все кому не лень. В конечном счете больше всех пострадали те, кто не успел взять каши. При первом же выстреле повара и след простыл. Вдалеке еще слышались стук колес кухни и конское ржанье, но попробуй догони боязливого!
Когда мы появились с дымящимися котелками, ребята уж и отчаялись нас
