Мы лежали, и были к тому же прикрыты торцом выступающего крыла. Но все равно, впечатление сильное. Шесть зарядов из "рыси" влетело в окна главного корпуса, из которых мерцали вспышки выстрелов и пулеметных очередей. Если там столько засадников, то больных и персонала остаться просто не могло! "Рысь" уже местного изготовления ненамного уступает "шмелю" наших времен — так что мало бандерам не показалось. Не дожидаясь, пока они там очухаются, бежим к встаем и бежим к ограде. Берем сильно вправо, чтобы не быть на свету, там разгорается пожар. А "рыси" бьют снова, теперь зажигательными. Здание кирпичное, но все перекрытия, дерево, гореть будет хорошо!
Отходим перекатами, попарно. Финн и Мазур тащат пленного. Отбежав метров двадцать, залегают, теперь бегут Влад и Рябой. И я знаю, что упав на землю, они не лежат, а ползут — чтобы подняться не там, где их мог видеть возможный стрелок. Не хватало еще потерять кого-то на отходе. А в заборе уже зияет дыра, рванули заряды, грамотно наложенные Рябым на прутья и приведенные в действие сержантом-сапером из десантуры. Осталось пробежать метров шестьдесят, так хочется рвануть без оглядки, ведь несколько секунд, и уже у своих!
Вдруг чувствую спиной… вот не знаю, как это назвать, "взгляд в спину", это знакомо и охотникам, но спецназу — особенно. Хотя еще не пробежал и половину дистанции броска, падаю, и качусь вправо, чтобы оказаться как можно дальше от прежнего места. И пулеметная очередь проносится как раз там, где я только что был, если бандеровец возьмет поправку по целику чуть правее, то мне песец! Но слышу от наших выстрелы СВД, и голос Булыги в гарнитуре:
— Брюс, ты как? Мы его загасили!
Да живой я, и даже не раненый, свезло. А ведь бежали бы мы "на рывок", как выскочили, и сразу к проходу, толпой — так могло положить половину, если не всех! Хороший пулеметчик у бандер был, ночью и чуть не попал — хотя дистанция тут для МГ смешная. И сидел он, зараза, на чердаке того самого крыла, где мы работали, у нас над головами! Вижу, Финн и Мазур уже проскакивают в проход, со своей ношей — пленный так и не очухался, его под локти волокут. Перебегаю, Валька рядом, Влад с Рябым уже за оградой. Главный корпус пылает как костер, в него высадили, как был договорено, по дюжине термобарических и зажигательных — и думаю, все же не могло там быть мирняка, при таком количестве стволов, из каждого окна ведь стреляли! Проход уже рядом — и снова то же чувство, пригибаясь, качусь влево, уже за парапет, и снова рядом свистят пули! Но наши снайперы наготове.
— Вот ведь зараза! — ругается Булыгин, сбивая новую обойму в СВД — старшой, ты как? Наверное, там второй номер у пулемета был.
Отходим. И снова для нас работа — ведь ПНВ лишь у нас, спецназа "из будущего", так что обнаружить выдвижение противника, если он попытается преследовать и перехватить, будет нашей заботой. Но до машин добрались без проблем, погрузились и рванули домой, по Дегтяревской и Артема прямо до места. А далеко позади горело, и стреляли — но непонятно, в какую сторону. У нас потери за всю операцию — один легкораненый у десантников, пуля-дура все ж цель нашла.
А сколько ж мы бандер упокоили? Во флигеле тридцать восемь, считая пленного, и в больнице тоже хорошо от нас прилетело — итого, под сотню точно. Из них тринадцать "моих", в том числе шестеро прирезанных спящими. Нет, совестью не мучаюсь — одна лишь мысль сейчас больше всего заботит, лично меня. Где форму от крови отстирать — а то весь забрызгался, даже на лице пятна?
Грязная все же работа, мир от человеческих отбросов чистить. Но должен же кто-то заниматься и ею?
Василь Кук "Лемех", генерал-хорунжий УПА. Киев, утро 24 июня 1944.Ты зраднык! Боивка приговорила тебя к смерти, как ворога украинского народу.
А ведь так будет — удавят, и не чихнут. И никому нет дела, что ты для ридной Украины старался, себя не жалел! Чего стоило протолкнуть свой План, убеждая тупых и упрямых рагулей — "австрийцев, поляков, немцев пережили, и москалей переживем" — ну да, по лесным схронам до конца века можно прятаться, в Галичине уже второе поколение на этой войне растет, и третье бегает, пока за мамкины юбки держась! Так и останемся на уровне местечковой преступности — когда открылся шанс выйти в большую политику, подгрести под себя все не одни Галичину и Волынь, а всю Украину, и даже сверх того. Конечно, кто-то из друже атаманов обеспокоен был, что ему лично место наверху не достанется — так ведь тех, кто поверил, что завтра будет министром, оказалось побольше. Может быть, высоких постов и хватит — на всех, кто доживет.
Кириченко конечно, дурак — но амбиции у него как у паровоза, так же прет к цели, давя все на пути. И его роль в Плане была незаменимой — нельзя сейчас нам открыто, только война завершилась, слишком многие еще помнят, с кем ОУН вступала в союз… так что мы должны были лишь играть ту же роль, что пар в котле, а именно Кириченко и иже с ним вести видимую политику. И все были довольны — так какую же тебе морковку показали, или кнут, что ты в самый критический момент предал, кинулся москалям сапог лизать? Ведь доберемся до тебя, не простим! Тебе, кретину, последний шанс дали, без тебя начав, чтобы ты гласу народному уступил, собравшемуся перед ЦК! А ты нам войну, решительно и бесповоротно! Рабочие отряды самообороны — это уже твоя инициатива, на Москву не списать никак!
А как хорошо все начиналось! Операция "Перелом", ноябрь сорок третьего. Когда заместитель наркома ГБ Украины Карин-Даниленко выступил посредником в переговорах между ОУН и советской властью. Агент ОУН, художница Ярослава Музыка через замначальника Львовского облздрава Юлиана Кордюка (сотрудничал с советской спецслужбой, а его брат был авторитетным ОУНовцем) передала "советам" предложения Романа Шухевича о мирных переговорах. Кириченко дал санкцию — и Карин-Даниленко, с полномочиями представителя правительства УССР, на квартире Ярославы Музыки договаривался с эмиссаром командующего УПА Богданой Свитлык. В обмен на прекращение кровопролития и восстановление порядка (выгодных москалям), ОУН
