– А что будет с людьми, которые работали на меня столько лет? – спросил мистер Мэй.
– Те, кто пожелает остаться, пусть остаются и, если будут работать хорошо, получат прибавку к жалованью, а если плохо – получат расчет после осенней страды, – сказал Армстронг; на том и порешили.
Несколько человек решительно отказались подчиняться какому-то негру, но другие согласились, ограничившись недовольным брюзжанием. Впоследствии, ежедневно общаясь со своим новым боссом, многие из них с удивлением обнаружили, что под темной кожей скрывается вполне нормальный человек, не хуже прочих, а то и даже чуток получше. Лишь трое-четверо молодых парней гнули прежнюю линию: нагло хихикали ему в лицо и показывали неприличные жесты за его спиной. Этим презрением они оправдывали собственную нерадивость – «Кому охота вкалывать на черномазого босса?», – однако за получкой по пятницам приходили исправно, чтобы потом, пропивая эти деньги в келмскоттских трактирах, вовсю прохаживаться на его счет. Он делал вид, что ничего не замечает, хотя на самом деле внимательно за ними следил, надеясь, что они когда-нибудь все же образумятся.
Так или иначе, но Роберту Армстронгу нужно было обзаводиться друзьями. А поскольку в этих краях он был более-менее близко знаком только с одним человеком – тем самым, у которого купил ферму, – он завел обыкновение раз в неделю посещать коттедж мистера Мэя, благо до него от усадьбы было рукой подать. Во время этих визитов, обычно длившихся около часа, старик был счастлив поговорить о работе, которой посвятил всю свою жизнь и которой уже не мог заниматься по слабости здоровья. Миссис Мэй сидела в уголке с вязаньем; и чем дольше она слушала голос гостя, образованностью превосходившего большинство известных ей людей, чем чаще звучал его добродушный раскатистый смех, неизменно заражавший и ее мужа, тем больше ей был по душе Роберт Армстронг. Время от времени в гостиной появлялась их дочь с чайным подносом или булочками.
Бесси Мэй в раннем детстве перенесла тяжелую болезнь, следствием чего стало нарушение походки: она раскачивалась и заметно припадала на левую ногу. Посему неудивительно, что на нее косились случайные прохожие, и даже давние знакомые их семьи порой ворчали, что «лучше бы ей сидеть дома, чем этак расхаживать по улице». Будь дело только в походке, они, может, ворчали бы меньше, но был еще и глаз. Она носила повязку на правом глазу – не одну и ту же все время, но разные, в зависимости от цвета ее платья. Судя по всему, повязок у нее было ровно столько же, сколько платьев, – нередко они делались из обрезков той же самой материи и держались на голове с помощью ленточек, исчезавших под ее прекрасными белокурыми волосами. Она всегда была опрятной и следила за своей внешностью, что опять же вызывало раздражение у многих. Им не нравилось, что она ведет себя так же, как любая другая девушка ее возраста, будто у нее и вправду есть какие-то перспективы в жизни. По их мнению, ей следовало бы запереться в четырех стенах родительского дома и не высовывать носа, тем самым признав то, что было давно уже ясно всем: она обречена навеки остаться старой девой. Она же на глазах у всей паствы преспокойно ковыляла по центральному проходу церкви и занимала место в средних рядах, вместо того чтобы незаметно приткнуться где-нибудь в уголке и просидеть всю службу тихой мышкой. В хорошую погоду она, дохромав до скамейки посреди газона, располагалась там с книгой или вышивкой, а зимой, надев перчатки, отправлялась гулять, выбирая места поровнее и с завистью поглядывая на обладателей здоровых ног, которые рискованно скользили по ледяным лужам. А за спиной Бесси кривлялись, пародируя ее походку, все те же пакостные юнцы, что кривлялись и за спиной Армстронга. Люди, знавшие ее с детских лет – когда она еще не носила повязку, – говорили, что ее глаз был каким-то чересчур белым, а зрачок располагался не по центру радужки, смещаясь кверху и вбок. Невозможно понять, куда она смотрит и что она видит, говорили они.
В детстве у Бесси Мэй были подруги: несколько соседских девочек, которые стайкой шли в школу и возвращались оттуда, ходили в гости друг к другу или просто гуляли, взявшись за руки. Но по мере превращения девочек в юных женщин эти дружеские связи слабели и обрывались. Возможно, они боялись, что изуродовавшая Бесси болезнь может быть заразной или что парни станут обходить их стороной, увидев ее в их компании. И к тому времени, когда Роберт Армстронг приобрел ферму, подруг у Бесси уже не осталось. Но она, несмотря ни на что, всегда высоко держала голову и улыбалась. Ее отношение к окружающему миру как будто ничуть не изменилось, однако она чувствовала, что этот мир изменил свое отношение к ней.
Вскоре определенные перемены начали происходить и в поведении местных парней. В свои шестнадцать лет, со светлыми кудрями, приятной улыбкой и обозначившейся под платьем грудью, Бесси была не лишена привлекательности. Если бы кто-то незнакомый впервые увидел ее сидящей – причем с той стороны, где не было повязки, – он бы посчитал ее самой красивой девушкой в округе. Это обстоятельство не ускользнуло и от внимания парней, чьи шуточки в ее адрес становились все более сальными. А когда презрение и похоть уживаются в одном сердце, это воистину дьявольская смесь. Встречая Бесси где-нибудь на пустынной лужайке, они похабно ухмылялись и норовили ее облапать или толкнуть, зная, что увечье не позволит ей быстро уклониться от расставленных рук. Неоднократно она приходила домой в запачканной юбке и с грязными руками, объясняя это тем, что «споткнулась».
Роберт Армстронг знал, что о нем думают некоторые молодые работники его фермы. Исподтишка за ними наблюдая, он вскоре узнал и об их отношении к Бесси. Однажды вечером, когда он пришел с обычным визитом в коттедж, мистер Мэй не пригласил его войти. «Не сегодня, Армстронг». Заметив трясущиеся руки и слезы в его глазах, Роберт понял, что случилась какая-то беда. Он тут же вспомнил кучку хохочущих парней на ферме и обрывки разговора: один из них чем-то бахвалился, упоминая имя Бесси и сопровождая это вульгарной жестикуляцией. Сопоставив факты, нетрудно было догадаться, что именно случилось.
В последующие несколько дней он не видел Бесси. Она не посещала церковь, не сидела на своей любимой скамейке, не ходила с поручениями родителей в деревню, не работала в саду. А когда она все-таки появилась на людях, стала заметна происшедшая в ней перемена. Внешне она
