Алексеева тоже была здесь – бледная, с запавшими глазами, с мокрыми волосами, она едва успела вернуться из города обратно под землю после того, как тайно сопровождала Женю и его отряд до Бабушкинской.
– Привет, – она довольно доброжелательно кивнула Диме. – Все по плану?
– Да-да. Первая группа готова? – молодой ученый заглянул в свои записи, сверился с часами.
– Все готово. И все же я настаиваю, чтобы в убежище военных ушли все. Дальше будете решать, возможна ошибка.
– Исключено, – бесстрастно бросил Дмитрий. – Уводите отряд, остальные выйдут через полчаса, мне хватит времени на сортировку.
Алексеева посмотрела недобро, в глазах мелькнуло что-то похожее на презрение, смешанное с ненавистью, но женщина промолчала.
– Олег Семенович, прикажите выходить. Даю десять минут, – обратилась она к Рыбакову.
Зал опустел, остались пара десятков человек. Дмитрий натянул резиновые перчатки и пошел вдоль замерших в непонимании людей, осматривая каждого.
– Вы, вы и вы, – наконец, сказал он. – Остаетесь в бункере. В убежище военных не нужны больные, у нас не хватит медикаментов на всех.
Его голос звучал равнодушно. Он не считал несчастных за людей. Обреченные, почти мертвецы.
– Но как же… – начал молодой часовой, тот самый, который встретил его у дверей.
– Я сказал, вы остаетесь здесь! – повысил голос юноша и кивнул сопровождающим его людям полковника.
Один из мужчин со стоном рухнул навзничь, лишившись чувств. Солдаты загоняли кричавших и умолявших жителей Метровагонмаша в одну из комнат.
– Пожалуйста! Прошу вас! Умоляю! Я хочу жить! Я не больной, не больной! – бился в истерике один из них, пытаясь вырваться.
Он оттолкнул конвоира, бросился бежать. Ему в спину уставилось дуло автомата.
– Не стрелять! – рявкнул Дмитрий. – Пусть идет, бежать все равно некуда.
Беглец услышал его, остановился, будто окаменел в своем горе. Сгорбился, обреченный и бессильный.
Холодов молча смотрел на них, его лицо – ледяное, совсем без эмоций, не выражало ничего, ему действительно было все равно.
– Дима, подумайте еще раз! Я прошу не за себя, вы можете помочь молодым, им еще жить и жить, – Николай Ильич, также приговоренный к смерти, посмотрел ему в глаза.
– Уведите, – юноша раздраженно мотнул головой, недовольный задержкой.
– Вы еще вспомните нас, клянусь! – казалось, его собеседник на мгновение потерял самообладание. – Лишать больных права на жизнь – это преступление, во все века таким оказывали милосердие! Плевать на меня, на тех, кто отжил свое, вы должны спасти молодых, кто может быть полезен обществу!
Дмитрий передернулся, посмотрел зло.
– Это решать не вам. Разговор окончен.
Из-за закрытой двери слышались крики – отчаянные, разрывавшие душу, но молодой ученый был привычен к плачу и мольбам.
– Уходите последними, дверь оставьте открытой, если хотят, пусть идут на поверхность, – он кивнул часовым и пошел прочь, уверенный в своей правоте вершитель судеб. А вслед ему неслись проклятия.
* * *– Ваши проклятия сбылись, – прошептал юноша. – Я отрекся от всего, чем жил, послал к чертям Доктора Менгеле. Поверьте мне, мы теперь не враги.
– Не враги? – Николай Ильич презрительно поднял брови. – Ошибаешься, мы выжили только благодаря ненависти к вам.
– Все кончилось, полковник и Доктор Менгеле мертвы. Все мертвы – и ваши друзья, и те, кого вы так ненавидели. Вы живы. И я жив. Нужно что-то делать с этим, – голос Димы прозвучал совсем неуверенно. Все кончено. Здесь, вместе с приговоренными к смерти, он останется навсегда.
– Мы живы, ты прав, – кивнул мужчина. – И ты прекрасно знаешь, что нам осталось недолго. Женщины и дети погибли первыми. Нас осталось четверо, мы доживаем последние дни, смирились с неизбежностью. Этот бункер полностью пригоден для жизни, полно топлива, работают все системы. Но мы не в состоянии ухаживать за курами и выращивать грибы, заперлись тут и доедаем последнее. Ты мог нас спасти. Но не захотел.
Слишком длинная тирада вымотала Николая, он осел на землю и закашлялся, сплевывая кровь.
– Лучевая болезнь не лечится в наших условиях, я не мог вам помочь, – тихо сказал Дмитрий, не в силах смотреть на своего собеседника.
Тот скривился, отер губы грязным рукавом рубашки.
– Верно. Но оставить нас подыхать в темноте, почти беспомощных – это выход? – сипло выговорил он.
Молодой часовой – бледный, с землисто-серой кожей, с хрипом втянул воздух и заговорил.
– Моя сестра умерла тут, она была инвалидом с детства, отказали ноги. Она была такой умной, веселой девушкой, могла быть полезной. Когда сюда пришла эта зараза с грибами, она умерла одной из первых, плакала, постоянно звала меня. Я видел все, держал ее за руку, и после этого ты хочешь, чтобы мы перестали быть врагами?
Дима отчаянно обвел взглядом крохотную каморку, боясь посмотреть в глаза этим людям, уставился в одну точку.
– Почти все спасенные с Метровагонмаша оказались на нижних этажах, бесправные рабы или слуги. Вы уверены, что смерть страшнее этой пытки? – медленно проговорил он.
– Я сейчас его убью! – взвыл из темноты еще один голос, доселе молчавший. Из угла к пленнику пополз на локтях парень с перекошенным от гнева лицом.
– Не трать силы, садись, успокойся! – Николай Ильич перехватил его, усадил к стене. – У нас есть способ поквитаться с преступником. Просто нужно немного подождать.
– Как вам удалось спастись? – этот вопрос тревожил Дмитрия, не давал покоя.
– Все тебе расскажи.
– Мы не смогли создать противоядие, два года бились над этой загадкой, это невероятно, невозможно! – в глазах юноши появился лихорадочный блеск.
Прошлое не отпускало его, научные изыскания, смысл всей жизни, тянули назад, как камень. Как же он хотел, чтобы все было, как прежде! И как мечтал наконец забыться и забыть…
– Ильич, уведи его отсюда, я за себя не отвечаю! – сидевший у стены инвалид снова потянулся к пленнику.
– Вставай. Посидишь один, а мы подумаем, что с тобой делать.
– Ослабьте веревку, я не чувствую пальцев, – попросил Дима.
– Еще чего. Вставай.
Юноша с трудом поднялся на ноги, разорванная рубашка соскользнула с плеча, в тусклом свете лампы присутствующие разглядели полузажившие рубцы и ожоги.
– Это кто тебя так? – с внезапным участием спросил часовой.
– Доктор Менгеле, – устало ответил Дмитрий. Ему до сих пор было невыносимо вспоминать последние пару недель.
– О как. Слушайте, а он не врет, похоже. Действительно, он против вояк.
– Это не значит, что он теперь за нас. То, что произошло, не заслуживает прощения, даже если бы полковник и ученый ему бы ноги по частям отрезали. Иди уже, смертничек.
– Пожалуйста, развяжите, мне очень больно, – юноша посмотрел умоляюще, пытаясь встретить хотя бы каплю сочувствия. Но нет, негодяям не подают руки.
Николай отвел его в одну из смежных комнат и закрыл на замок. Дима остался один в темноте и тишине, присел на пол, пытаясь избавиться от веревки. Левая рука ниже запястья не чувствовалась совсем, была чужой и холодной.
– Помогите, помогите, кто-нибудь… – безнадежно, словно молитву, шептал юноша.
В кромешной тьме не было видно вообще ничего, откуда-то сверху гулко падали капли. Страх отступил, пленника накрыло отчаянье, такое же тяжелое и душное, как беспросветный мрак его каземата.
Все кончено. Все было зря. Только чудо может помочь, ему не выбраться из запертой комнаты в заброшенном бункере, хотя у него в сторожах лишь четверо тяжелобольных мужчин. Ясный некогда ум наполнял туман, было муторно и пусто.
Дима провалился в сон. Ему снилась Алевтина, он тянулся к ней, бежал, сбиваясь с ног, но никак не мог коснуться.
«Подожди меня! Остановись!»
Он должен умереть. Ты должен умереть! Ты должен умереть!
Аля безумно хохотала в его сне, карие глаза становились совсем черными, засасывали в водоворот.
– Ты должен
