Теперь, в ее девятнадцать лет, из таковых остался только Дима. Она верила ему, влюбилась, видя в юноше союзника, такую же жертву Доктора Менгеле, как и сама. Она знала юношу с самого детства, и всегда тянулась к нему, даже когда он отталкивал ее. А сейчас… Сейчас он полюбил ее так же сильно, как и она его. Девушка прижалась к нему, позволив себе плакать, и продолжала лихорадочно говорить, выплескивая все, что за эти долгие годы накопилось внутри…
Когда Надежда уснула, маленькая Аля тихо прикрыла за собой дверь и спряталась в полутьме коридора, обнимая руками голые колени.
– Птичка, ты чего тут? Плачешь? – раздался откуда-то сверху знакомый голос.
Юра взял девочку на руки, сел на ступени лестницы, ладонью смахнул с личика Алевтины слезы.
– Мне плохо, мне так плохо, – зашептала малышка. – Я совсем-совсем никому не нужна…
Мужчина подхватил ее под мышки и высоко поднял над головой.
– Ты мне нужна! Я буду тебя защищать. Ой-ой, что это здесь у нас?
Разведчик осторожно провел рукой по ноге девочки, от коленки до ступни. Там не было живого места, все в синяках – заживших, желтовато-серых, и свежих, налитых сизой кровью.
– Болит? Кто тебя так, маленькая?
– Папа. Геннадий Львович. Мне нельзя было называть его папой, – чуть слышно выговорила девочка. – Я его разочаровала. Постоянно шалила, а он наказывал, говорил, что я бестолковая… и… без… без… бездарная, вот.
Юра сжал кулаки от гнева.
– Он ответит. За все ответит. Так нельзя.
– Ты правда не отдашь меня маме и папе? Мне можно остаться с тобой? – Аля доверчиво заглянула ему в глаза.
А потом она сжалась в клубочек в удобном кресле, укрытая колючим одеялом, в кабинете начальника бункера. Там бушевала гроза, Юрий кричал на Надежду, которую генерал Леушевский вызвал к себе, причем говорил такие слова, которые потом Алевтине не разрешали повторять.
– Да делайте что хотите! Мне это отродье не нужно, зачем только Гена ее вернул! – выкрикнула Надя и выбежала прочь, хлопнув дверью.
Мать отреклась от дочери во второй раз.
* * *– Так начались счастливые годы. Девять лет. Мать умерла, когда мне исполнилось двенадцать, я даже и не сожалею, честно говоря. Юра заменил мне ее и отца, он учил меня обращаться с оружием, мы выбирались на поверхность, он рассказывал, как правильно маскироваться, как отличать мутантов и как с ними справляться. Потом тебе все тут покажут и расскажут, сейчас не об этом. Здесь очень необычный бункер, не такой жестокий, как ваш, но не без своих страшных тайн. В общем, Юрий научил меня очень многому, и я ему безмерно благодарна до сих пор. Он был настоящим военным, разведчиком, почти спецназовцем. Перед тем, как его забрали в армию, еще до Катастрофы, он сам учился выживанию, военной подготовке, маскировке и прочему. И из меня он смог сделать бойца. Нашел подход, дал мне то, что было нужно. Вместо ваших с Геннадием пробирок – автомат в руки, хорошее приложение к моему шилу в заднице. Впрочем, он заставлял меня читать, оказывать первую медицинскую помощь, а еще Юра научил меня благородству, воспитал во мне честь и совесть. А потом… Его не стало…
Аля всхлипнула, стиснула зубы, боясь зарыдать в голос. Она вспоминала и снова чувствовала себя маленькой девочкой, которую все предали и оставили одну в темноте на рельсах среди мертвого города.
– Птичка… Я с тобой, – прошептал Дима.
Алевтина вскинула голову и задохнулась от боли и слез. Широко распахнутые карие глаза на мгновение приоткрыли истерзанную, покалеченную душу.
Она рыдала, уткнувшись лицом в его колени, сотрясаясь всем телом. Последний раз она так плакала три года назад, когда погиб ее единственный защитник.
* * *С шестнадцати лет Алевтина ходила в экспедиции, ей часто доводилось бывать и в Мытищах. Отец делал вид, что дочери не существует, сухо здоровался с ней в бункере военных, и поэтому, когда Геннадий появился в Загорянке и стал настойчиво требовать, чтобы девушка перебралась жить к нему, Алевтина не на шутку встревожилась.
Ее вызвали дежурные, Аля примчалась из казармы на поверхности, стащила защитный костюм и поспешила в общий зал, раскрасневшаяся от бега и холода.
Доктор Менгеле вольготно расположился на скамейке, рядом с ним не садились, зная его отвратительный характер. Те, кто бывал в Мытищах раньше, знали, что творилось под командованием ученого и полковника Рябушева, и от этого желание оказаться рядом с профессором становилось еще меньше.
– Что ты хотел? – без приветствия бросила Алевтина, присаживаясь рядом.
– Ты отправляешься в Мытищи, – без прелюдий заявил Геннадий Львович.
– Зачем?
– Ты останешься там. Мне нужна твоя помощь в экспериментах.
– Нет. Это даже не обсуждается. Мой дом здесь, и я никуда не пойду, – девушке стало не по себе. Неспроста Вязников-старший решил забрать дочь с собой. Интуиция била во все колокола.
– Я – твой отец. Поэтому ты сейчас собираешь свои пожитки, натягиваешь противогаз и отправляешься со мной! – мужчина повысил голос, начиная злиться. За долгие годы он привык, что его приказы исполняются мгновенно, поэтому непослушание дочери тотчас рассердило его.
– Нет, – Аля закусила губу и смотрела исподлобья.
Ей вспоминалось детство – как она так же упрямо стоит перед отцом, готовая к наказанию, отчаянно злая.
– Ты идешь со мной! – рявкнул Доктор Менгеле. Он вскочил, дернул Алевтину за руку.
Девушка ударила его по пальцам, вырвалась и отскочила.
– Я сказала, что останусь здесь! – крикнула она.
Геннадий снова рванул ее за запястье, Аля упала и осталась на полу. Их уже обступали люди, но никто пока не вмешивался, связываться с мелочным, злопамятным и очень жестоким ученым было опасно.
– Юрий Леонидович, Птичку обижают! – послышался крик в другом конце зала. Толпа расступалась, к ним уже спешил Юра, багровый от злости, готовый порвать всех обидчиков его малышки.
– Отойди, – тоном, не терпящим возражений, приказал он Доктору Менгеле.
– Еще чего. Это моя дочь, и она отправляется со мной в Мытищи. Навсегда, – раздраженно бросил Гена и снова потянулся к девушке.
– Она остается здесь! – зарычал Юрий, закрывая собой Алю.
Геннадий Львович попытался оттолкнуть разведчика, тотчас завязалась драка. Мужчины катались по полу, и перевес был явно на стороне защитника Алевтины.
Если бы их не разняли, неизвестно, чем окончилась бы потасовка для мытищинского ученого. Он встал, отирая кровь, сочащуюся из разбитой губы, однако совсем не выглядел подавленным.
– С тобой мы еще поговорим, – бросил он дочери. Обернулся к Юре, и в его глазах отчего-то было злое удовлетворение. – А ты прощай. Посмотрим, что станет с твоей Птичкой.
Доктор Менгеле отвернулся и пошел прочь.
Юрий не раз вступал в конфликты с ученым, ненавидя его всей душой. Он не мог простить обид и слез своей воспитанницы, знал, что творит профессор в своих лабораториях, и ему, с его человеколюбием и обостренным чувством справедливости, было невыносимо видеть страдания и пытки невинных людей. Впрочем, до сих пор их конфронтация была лишь словесной.
К ночи Юра почувствовал себя совсем худо. Его била лихорадка, губы пересохли и растрескались, постоянно хотелось пить.
Аля сидела у его постели, меняя у него на лбу компрессы и поднося ко рту стакан с водой.
– Что-то я не в форме, Птичка, – устало прошептал мужчина, силясь улыбнуться, в короткий миг просветления, прежде чем снова провалиться в забытье.
– Ты простыл. Всего лишь простыл, – Аля пыталась приободрить его, но в глазах стояли слезы.
Она прижала его ладонь к губам и вдруг резко отдернула, вгляделась. На подушечке у основания большого пальца отчетливо
