– Так он и тут никому не нужен, вот и…
– Это от внутренней пустоты, – уже не смеясь, серьёзно сказал Кирилл, – ты же не думаешь, что не нужна никому.
Я посмотрела на него. Это было бы глупым кокетством говорить, что я не нужна никому… Да и в работе я вовсе не чувствую себя ненужной. Напротив, я знаю, что полезна, хотя не умею ещё ничего, но я научусь… И я хочу помогать и помогаю.
– Знаешь, что я услышал на днях, хождение имеют кассеты с записью Алёшки с его ребятами. Их «Лютер».
– Кассета? – вот это да! Было чему удивиться. «Лютер» на кассетах…
– Да, представь! Не студийная, довольно дрянного качества, но слушать всё же можно.
Неужели, это та, что они с ребятами записывали не всерьёз в «гараже». Кто ж распространил? Юрка, должно быть… И не спросишь, они на сборах сейчас с Серёгой…
– Они талантливые ребята. Особенно наш. Людям нравится. Я видел, как вашим ребятам нравится в институте, когда на втором курсе вы играли в КВН.
– Ты видел?! Ты был тогда? – удивилась я. – Я только дядю Валеру помню в тот день.
«Дядю Валеру», мне впору начать ревновать, тем более что «дядя» этот моложе меня…
– Я был тогда, – сказал я. – Я много когда был, а ты даже не подозревала, что я рядом. Я бегал за тобой с первой встречи, Лёля.
Она взглянула коротко, мне показалось, искорка мелькнула в её глазах, но всего на миг, на один только миг. Она опустила глаза, поморщившись как от боли:
– Не надо Кирилл, не начинай снова, я прошу тебя, – сказала Лёля тихо.
Я умолк. Хотя это стоит мне труда, замолчать и не говорить об этом. Я каждый день осаждаю её, но я не приблизился и на шаг к цели. И как мне удалось когда-то обольстить её? Теперь, когда Алёшки не было рядом с ней, она, как жемчужница, захлопнула створки раковины и её теперь не достать оттуда. При этом не отвергает моего присутствия, привыкла, должно быть, за последние несколько лет, даже объятий моих не отвергает. Даже желает их, я чувствую, что ей приятны мои прикосновения и то, что я рядом.
Я не видел раньше Лёлю в воде. В одно то, как она плавает, можно влюбиться. Так уверенно как в воде, она не чувствует себя даже на земле. Вода полностью её стихия и это река, а она говорит, что не любит реки…
– Почему? – спросил я.
– Смотреть люблю, как все. Но плавать люблю только в море.
– Кто учил тебя плавать? Ты занималась?
– Нет, я танцами занималась, – усмехнулась она.
Ах, танцами… хотя и это не объясняет, откуда в ней эта чувственная грация и прелесть движений, даже Юля, её мать, не обладает ими, при всей своей красоте. Я не могу не получать удовольствия от лицезрения её прикрытого купальником тела, этих изящных плавных линий, тонкой кожи, к которой прилипла травинка на животе… Я протянул руку, пальцами коснулся её, снимая травинку, Лёлин живот вздрогнул как струна…
– Ты что?!.. – почти испугавшись, спросила она, повернув голову ко мне, и краснея…
И всё же я волную её, всё же возбуждаю, всё же всё, что происходило между нами теми украденными ночами, не привиделось мне…
Я увидела, как вспыхнул его взгляд в ответ на моё волнение от его прикосновения. И испугалась. Нет-нет! Нет! Больше я не смогу, не вынесу этого… Кирилл!..
Я понял без слов. Казнится и хочет продолжать казниться. Пока Алёшка не вернётся, ничего мне не светит… И как ни тяжело мне это сделать, я убираю ладонь от её живота.
Глава 3. Красный крест
Мы верили, что нам, под защитой красных крестов, не угрожает опасность. Странно, что в это все верили, все, кто уже не в первый раз, кто с самого начала, с декабря 1994-го года были здесь…
Мы все верили в это после Будённовска, после Кизляра, после взрывов в метро. Почему продолжали верить?! Почему?!..
В это верили не только мы, медики, но и бойцы, те, кто бежали из окрестных разбитых позиций, кто после того как разбили их блокпосты. И собралось в нашем госпитале скоро пятьдесят шесть человек бойцов, не считая раненых.
Тяжёлых не было в первый день, всех отправили раньше в войсковые госпиталя, здесь оставались только те, кто или не дождался отправки или просто легкораненые, чьё выздоровление исчислялось днями.
Три наши девушки подбадривали всех уже одним своим присутствием. Связь была первые дни нормальная. И вообще мы не понимали и не верили долго, что боевики могут пойти на город, полный военных. Не просто военных, но офицеров, генералов, да и журналистов было полно, неужели их не эвакуировали бы, если бы предполагали штурм…
Не знаю, как это было и почему, и кто проворонил это наступление, но с первых чисел августа с каждым днём положение в городе меняется.
Мы ощутили это по всё учащавшимся вокруг нас автоматным очередям. Вначале всё шло как всегда, только всё ближе к нашему зданию, тоже полуразбитому, без единого целого окна, но с вполне надёжными стенами, крышей и подвалом. А потом вместо автоматных очередей и отдельных выстрелов, как раньше, появились залпы орудий посерьёзнее: «градов», миномётов, взрывы тяжёлых снарядов, оглушительный грохот и сотрясении земли, ходуном ходившей от взрывов. Дома вокруг нас рушились, засыпая обильной серой пылью, дожди размывали это всё с чёрной землёй в липкую жирную жижу…
Против чего, против кого воюют чеченцы, думал я, пока не спал ночами. Я думал об этом, когда только началась эта война полтора года назад. И я понял, вот в эти дни и понял. Они не воевали против русских, хотя казалось именно так, они свою свободную Ичкерию против всё возраставшего в стране скотства подняли ещё в конце Советского Союза. Это я, мы с Лёлей и всё, кто с нами рядом думали, что началось всё в декабре 1994 года, на Новый 1995 год. Но это мы увидели это тогда. А Дудаев был намного раньше, и Ичкерия тоже. «Не видели» это те, кто не хотел видеть. Мы всей страной шли и идём туда, куда чеченцы идти не захотели… Во что превращалась Россия ещё до того как стала Россией без пятнадцати своих сестёр… уже столько лет… Только этой весной новый министр иностранных дел впервые за много лет перестал пресмыкаться и заискивать перед всем миром, особенно Западом, как это делал прежний, что изо всех сил старался понравиться. Меня коробило и выворачивало каждое его выступление, как Лёлю «Горби»… Мы говорили с ней об этом много раз, и она неизменно с отвращением высказывалась о том, о чём
