– О да, вот такая семья. Генетический восторг, евгеническая фантазия. Семья, которую изучали с той же тщательностью, что и семью Баха в Германии.
Теперь она играла пальчиками по всем своим розовым шишкам. Туда и обратно, вверх и вниз. Мелодия звучала все громче.
Но Джордж не обращал на это никакого внимания. Он весь трепетал, почувствовав, что вот-вот доберется до истины.
– И изо всей этой знаменитой семьи ты выбрала только меня. Меня ты захотела увидеть. Одного меня!
Полностью сосредоточившись на своих шишках-кнопочках, при этих словах она подняла взгляд, немного раздраженно.
– Конечно, именно тебя я хотела увидеть. Ты самый интересный среди всех остальных.
Джордж схватил ее за плечи и хорошенько встряхнул.
– Почему? Ты должна сказать мне почему. Что такого я сделал? Что сделаю?
– Пожалуйста. – Она с силой оттолкнула его. Джордж говорит, она оказалась совсем не слабой для женщины своих габаритов. – Пожалуйста! Ты расплавишь спирилликс. Он и так быстро снижается.
Джордж, однако, был непреклонен.
– Давай. Не увиливай. Скажи мне почему. В чем моя особенность?
Он говорит, голос у него внезапно охрип. Практически он кричал шепотом.
Она оторвалась от своих кнопок и поглядела на него.
– Не понимаешь? Нет, не может быть! Уверена, ты знаешь!
– Что знаю? Что особенного во мне? Что?
– Из всей семьи, если взять несколько поколений, ты единственный, кто не добился ничего, абсолютно ничего. И, как только мне представилась такая возможность, я просто должна была выяснить почему.
– Ничего? Совсем ничего? – Джордж говорит, во рту у него возник привкус перца.
– Совершенно ничего. Я всю жизнь ломала голову над этим вопросом. И не я одна. Сколько статей! Гипотез! А я знала ответ уже через две минуты после того, как появилась здесь. Это же очевидно.
– Очевидно? – Джордж говорит, что он уже каркал.
– Да. Ты просто слишком хорошо умеешь добиваться своего. – Она махнула рукой в сторону спальни. – То, как тебе удалось заманить меня туда. И то… Ни для чего другого не остается места, понимаешь?
Теперь музыка звучала очень громко и быстро. И вдруг девушка исчезла. Джордж говорит – точно пузырь лопнул, хотя на самом деле никакого пузыря не было.
Вот и все. Я имею в виду, это все, парни.
Согласитесь, очень странная история. Не каждый может рассказать о себе такое.
Но Джордж говорит, Антуанетта Доннелли кое в чем не права. Он говорит, запись чертовски хорошо показывает, что кое в чем он все же на высоте. Говоря это, он усмехается, точно кот.
Ну, вы же знаете Джорджа.
ПОСЛЕСЛОВИЕЯ думаю, что это не такая уж и плохая история. В ней есть несколько удачных ходов. Но я никак не мог понять, как ее завершить. Когда мой агент Вирджиния Кид указала мне, что с того времени как я дал ей шанс показать ее маркетинговую способность, прошло достаточно времени, мучимый угрызениями совести, я закончил рассказ и послал его ей. Она мгновенно его продала. Мне до сих пор не очень нравится окончание. Я чувствую, что мне нужна помощь с последними абзацами. И этой помощи я никогда не находил.
А вы не могли бы помочь?
Написан в 1987 г., опубликован в 1993 г.
Флирглефлип
Бандерлинг, ты кретин!
Да, да, я все знаю. Очень маловероятно, что это послание дойдет до тебя за те годы, что ты еще проживешь, преисполненный самодовольства, но если все же что-нибудь, какое-нибудь событие – скажем, неожиданная аномалия атмосферного давления – вынесет эти листки на поверхность, то я хочу, чтобы Томас Альва Бандерлинг знал: я считаю его самым надутым, гипертрофированным, уникальным болваном в истории человечества.
Разумеется, за исключением себя.
Когда я вспоминаю, как был счастлив, перебирая свою коллекцию доликов и спиндфаров, как замечательно продвигалось написание моей статьи «Гллианское происхождение флирг-структуры позднего пегиса»… когда я вспоминаю это блаженство, но сразу же припоминаю и о грязной, отвратительной нищете моей нынешней профессии, то мое мнение о Бандерлинге становится несколько неакадемическим. И есть ли у меня теперь хоть какая-то надежда вернуться в кремовые башни Института, возвышающиеся в своей пластиковой красоте над загаженной почвой Манхэттена?
* * *Мне нравится вспоминать то радостное возбуждение ученого, которое я испытал в тот день, когда мы, члены Девятнадцатой полевой экспедиции, вернулись с Марса, привезя с раскопок Гллиана полный корабль панфоргов. Мне нравится вспоминать о том, как я с восхищением заново обдумывал проблемы, так и оставшиеся нерешенными, когда мне предложили участие в экспедиции. А Бандерлинг и его гадкий подавитель излучения? Да я в ту ночь вообще впервые по-настоящему заметил его существование!
– Тертон, – внезапно спросил он, когда его озабоченное лицо появилось на экране моего беноскопа, – Тертон, вы можете зайти на минутку в мою лабораторию? Мне нужна еще пара рук.
Я был поражен. Если не считать случайных встреч на институтских ассамблеях, мы с Бандерлингом практически не общались. А еще поразительнее оказалось то обстоятельство, что Младший Исследователь позвал для чисто механической и неквалифицированной помощи Полного Исследователя, работающего в совершенно другой области.
– Разве вы не можете вызвать лабтеха или робота? – спросил я.
– Все лабтехи уже ушли. Мы сейчас в Институте совсем одни. День рождения Ганди, сами понимаете. А своему роботу я велел упаковаться еще два часа назад, когда решил, что скоро уйду.
– Ладно, – вздохнул я, вешая на шею и флирглефлип, и долик, который я с его помощью исследовал. Войдя в беноскоп и подергав ожерелье в нужном месте, чтобы настроить его на перемещение в противоположное крыло Института, я уже почти перестал удивляться странности просьбы Бандерлинга.
Видите ли, долик, над которым я работал, представлял собой так называемую Дилемму Тамце – совершенно восхитительную загадку. Большинство моих коллег были склонны согласиться с мнением Гурхейзера, высказанным более пятидесяти лет назад, когда он нашел этот долик в Тамце. Гурхейзер заявил, что этот предмет не может быть доликом, потому что в нем отсутствует флирг-структура, но также не может быть и спиндфаром из-за присутствия в нем следовых количеств флирта. Следовательно, это сознательно созданный парадокс, и поэтому он должен классифицироваться как панфорг. Но, опять-таки, панфорг по определению не может существовать в Тамце…
* * *Я задумался и вновь позабыл о реакции слушателей на эту проблему. Ах, если бы она оказалась иной, хотя бы по этому единственному вопросу… Как бы то ни было, выйдя из беноскопа в лаборатории Бандерлинга, я все еще размышлял о Дилемме Тамце. Психологически я был совершенно не подготовлен сделать из его нервозности очевидные заключения. Но даже если бы я их и сделал, то кто мог ожидать столь безумного поведения от Младшего Исследователя?
– Спасибо, Тертон, – кивнул он, и на его ожерелье звякнули побрякушки, которые физики считают необходимым носить постоянно. – Возьмите, пожалуйста, этот длинный стержень с поворотного столика и
