Прогуливаясь по тенистой аллее, Костюшко решил поговорить с Вашингтоном о будущем американской армии, о своих предложениях по её преобразованию, а также о личной жизни, которую он собирался изменить в ближайшее время.
— Если вы оставите пост главнокомандующего, то кто займёт ваше место? Этот вопрос волнует сейчас многих военных, — высказался Костюшко по поводу того, что услышал от главнокомандующего на совещании. — А кто сегодня сможет достойно заменить вас на этом посту?
— Там будет видно, — уклончиво ответил Вашингтон. — Генералов у нас много, но армии всё-таки нужны профессионалы. Ну а вы? Что вы думаете по этому поводу?
Костюшко остановился, глубоко вдохнул в себя свежий прохладный воздух и внезапно улыбнулся.
— А знаете, армия для меня в ближайшее время отойдёт на второе место в моей жизни, — заявил неожиданно он, и Вашингтон с удивлением посмотрел на полковника.
— Интересно. А что же будет на первом?
— Не что, а кто, — пояснил Костюшко, продолжая улыбаться, с удовольствием разглядывая вытянувшееся лицо Вашингтона. — Я, наверно, подам в отставку, женюсь и уеду в какой-нибудь отдалённый штат.
— Ну конечно! — воскликнул Вашингтон. — Как я сразу не понял: только женщина могла так круто развернуть вашу жизнь. И кто же эта счастливая особа?
— Её зовут Мадлен. Она девушка из простой семьи. Очень красивая, и я её, кажется, люблю, — искренне признался Костюшко.
Он смотрел на Вашингтона широко открытыми глазами, в которых можно было увидеть, как там пляшут канкан чертенята. Ему вдруг захотелось обнять этого человека, хорошенько помять его и даже оторвать его тело от земли. Но Костюшко сдержал свои юношеские эмоции влюблённого зрелого мужчины, так как понимал, что такое его поведение может выглядеть неестественно.
— Да. Я вас понимаю.
Вашингтон как-то сразу замялся и некоторое время молчал, собираясь с мыслями. Теперь вся подготовленная им речь не имела никакого смысла. Чтобы понять это, достаточно было видеть и слышать Костюшко. Выражение его лица в этот момент было такое, каким бывает у молодых юнцов, сорвавших неожиданно у молодой и красивой девушки свой первый в жизни поцелуй: влюблённым и, соответственно, глупым.
После признания Костюшко они продолжили свой путь по аллее в молчании. Каждый думал о своём, но всякая прогулка рано или поздно заканчивается. Обогнув дом, они вернулись к входным воротам и вновь оказались в окружении гостей.
Когда поздно вечером все гости начали расходиться, при расставании Вашингтон ещё раз уточнил у Костюшко:
— Вы окончательно решили оставить службу в армии?
— Да, окончательно, — решительно ответил тот. — Наверно, я тоже, как и вы, устал от войны. Мне уже тридцать семь лет, а у меня ни жены, ни детей. Пора, чувствую, пора.
Вашингтон участливо и с каким-то сожалением посмотрел на полковника.
— А ведь вы могли бы сделать блестящую карьеру... — с надеждой ещё попытался что-то доказать Вашингтон, но передумал и подал руку для прощания.
— Значит, не судьба, — продолжил за него Костюшко, крепко пожимая протянутую руку.
После рукопожатия Вашингтон снял с пальца перстень общества Цинциннати и вручил его Костюшко.
— Это вам, — произнёс он. — Пусть этот перстень станет началом признания ваших заслуг перед Соединёнными Штатами. — Я надеюсь, что вы примете моё предложение стать одним из нас.
После расставания у каждого осталось чувство недоговорённости, какой-то неудовлетворённости от этой встречи. Вашингтон хотел открыто поговорить с Костюшко о своих дальнейших планах после отставки. При этом планировал предложить Костюшко свою поддержку и поддержку своих сторонников, если бы кандидатура Костюшко рассматривалась на место депутата Конгресса. А, может быть, и на должность командующего одной из армий Соединённых Штатов. Однако услышав, что Костюшко решил подать в отставку, Вашингтон увидел его лицо и сразу понял, что разговаривать о дальнейшей карьере с ним сейчас просто бесполезно.
Ночью на постоялом дворе Костюшко плохо спалось. Он долго не мог уснуть, то вспоминая проведённый вечер в доме Вашингтона, то рисуя в своём воображении будущую семейную жизнь с Мадлен. А когда его веки глубокой ночью плотными завесами всё-таки опустились на глаза, среди мелькающих картинок сна он увидел брата Иосифа, почему-то очень сердитого и грозившего ему указательным пальцем. Затем брата заменил Бенедикт Арнольд в форме простого солдата, стоящего по стойке «смирно» перед входом в дом Вашингтона. А перед самым пробуждением вдруг явилась Мадлен, на которой было надето красивое бальное платье белого цвета. Она грустно улыбалась и постепенно удалялась от него. Костюшко протягивал к ней руки, желая обнять, но она почему-то всё время ускользала от него. Когда же Тадеуш сумел схватить её в объятия, то увидел перед собой не Мадлен, а лицо Людовики.
Проснувшись от ударов стучащего в волнении сердца, Костюшко некоторое время сидел на кровати, вспоминая каждое мгновение своего сна. Сердце понемногу наладило привычное ритмичное движение, и Костюшко, умывшись по старой привычке холодной водой, окончательно пришёл в себя. Разбудив Томаша и быстро позавтракав яичницей, услужливо приготовленной хозяйкой постоялого двора, он со своим ординарцем уже через час скакал за пределами Филадельфии к месту расположения своего гарнизона.
Дорога домой всегда кажется короче, чем дорога из дома. Костюшко, счастливый и радостный от предстоящей встречи с Мадлен, возвращался в гарнизон, с нетерпением ожидая, когда вновь заключит её хрупкое тело в свои объятия.
Мадлен тоже с волнением ожидала его приезда. В душе она надеялась, что та единственная ночь, проведённая с Костюшко, была не просто кратковременной вспышкой чувств, а получит своё продолжение. Ведь в душе каждой женщины, находящейся в обществе, где преобладают в основном мужские особи, теплится надежда, что среди всех этих мужиков найдётся для неё один-единственный и на всю жизнь.
Костюшко не тянул время с объяснениями и по возвращении сразу предложил Мадлен переехать к нему «на постоянное место жительства». Мадлен, ещё не веря своему счастью, не раздумывала и в тот же
