Подбирая поджаристой корочкой последние капли желтка, Гисла оглядела кухню – миска Фуксы по-прежнему полна. Странно, у носухи всегда прекрасный аппетит!
– Шух-шух-шух! Хулиганка, куда ты спряталась? Шух-шух-шух!
Всматриваясь во все углы, Гисла прошлась по квартире. В шкафу с бельем пусто. В кладовой пусто. В ванной пусто. В прихожей сиротливо валяется старая тапочка – любимая игрушка носухи. На балкон убежала? Выпала из окна?
Сонный Ильмарин вышел из детской с полотенцем через плечо. Пижама уже коротковата ему, тощие щиколотки торчат.
– Милый, ты не видел, где Фукса? Не пойму, куда она спряталась.
– Я отдал ее Медному королю, – сказал Ильмарин.
– Что. Ты. Сделал, – медленно спросила Гисла.
– Отдал ее Медному королю. Понимаешь, ма, я очень хотел лабиринт. Ты давно обещала и не покупала, то времени нет, то денег. А Медный король всегда помогает. Помнишь, я побил Кучерявку, а директор выставил его виноватым – обижает талантливого ребенка. Медный король взял часы – и меня даже не наказали. Что сегодня на завтрак?
…Ладонью по мягкой щеке. И еще раз. И еще – до красных пятен на коже, до слез и визга! Чтобы почувствовал, сволочь, что натворил, чтобы ему стало больно – так же как мне сейчас!!!
– Яичница. Тосты. Ступай умывайся, милый, покушай и одевайся. В школу сегодня можешь не ходить.
– Спасибо, ма! Не люблю школу.
Неуклюжий спросонья Ильмарин поцеловал мать в щеку и, шаркая ногами, побрел в ванную. Только бы не закричать! Гисла позволила себе выдохнуть, лишь защелкнув дверь спальни. Заткнула рот ладонью и взвыла – тихо, чтобы не испугать сына. Король вернулся. И мальчик отдаст все, что дорого, – дом, друзей, маму. А потом король заберет его самого…
Привычным жестом Гисла пригладила большие волосы, утерла слезы, размяла рот – ей сегодня придется много улыбаться. Звонок директору – да, простите, не смогу, очень срочное дело. Звонок в школу – Ильмарин нездоров, он сегодня останется дома.
– Собирайся, милый, мы с тобой немного полетаем. Хочешь под облака?
Сын посмотрел на нее неприязненно.
– Ма, мы опять поедем к врачу для чокнутых? Сколько раз говорить – я не сумасшедший, просто люди вокруг идиоты.
– Я уверена, что ты здоров, Иль. Просто хочу немного лучше тебя понять.
– Ты меня никогда не понимаешь, – буркнул Ильмарин и надулся.
Одевался он долго. Невыносимо медленно застегивал одну за одной пуговицы рубашки, дважды менял носки, возился со шнурками. Потом захотел пить, потом уже с крыши запросился в туалет, жалуясь, что вот-вот описается. В летуне забрался с ногами на заднее сиденье, хотя это категорически запрещалось, включил дурацкую музыку и начал ныть. Ботинки ему жали, утренняя яичница пахла рыбой, кабину трясло, хочу холодного сока, поиграть в лабиринт, спать, домой. Зачем мы едем, тебе не надоело выбрасывать деньги на ветер? Ты не поймешь, все равно не поймешь, ма.
Крепко сжав руль, Гисла смотрела вперед.
На просторной стоянке медицинского центра всегда не хватало мест. Но сегодня удалось втиснуть летуна между черной шестиместной крыламой и хищным «дротиком» с затемненными стеклами. Сверка данных, моментальный анализ крови – и очередь, невыносимо долгая очередь к специалисту. Ильмарин мог бы превратить ожидание в ад, но молчал. Скрашивая ожидание, Гисла листала страницы карточки: рожден в срок, вес, рост, развитие. До трех лет – никаких особенных отклонений, только не говорит.
– Проходите!
Грузный душевед, похожий на диковинную статую, хорошо знал обоих. Он коротко выслушал Гислу и попросил ее подождать за дверью. С мальчиком он беседовал куда дольше, потом выдал призовые жетоны и отправил на третий этаж, в комнату храбрецов. И снова пригласил Гислу.
– Ничего нового, мамочка. Ноль сопереживания, высокая агрессия, сильная замкнутость, но в пределах ожидаемого. Мальчик растет бесчувственным. Вы знаете, он сожалеет о потере питомца.
– Неужели? – попробовала улыбнуться Гисла. – Он осознал, что натворил?
– Одноклассники завидовали ему из-за носухи – никому больше родители не позволяли взять в дом животное. А лабиринт, в который он играл ночью, оказался неинтересным. Ильмарин жалеет, что не попросил больше.
– Как вы думаете… – Гисла замялась. – Насколько это опасно, чего нам ждать?
– По идее я должен позвонить в школу и поставить Ильмарина на особый учет – парнишка с такими привычками однажды разрушил Мирте. Но не вижу смысла – с детьми мальчик практически не общается и навредить никому не сможет. Вряд ли он зайдет далеко. Вот приводить придется почаще, и контролировать жестче. Может быть, препараты? Пропьем курс, а?
Гисла покачала головой. От таблеток сын становился безразличным и вялым, плохо решал задачи, стонал и плакал во сне.
– Тогда будьте начеку, мамочка. В конце концов, это ваша вина.
Откуда он знает?
– У ребенка нет отца, он не знает отцовской ласки и отцовского воспитания. Вы постоянно пропадаете на работе, срываетесь, даже не пробуете наладить контакт с сыном. У мальчишки есть все, кроме любви.
«Что вы знаете о любви?!» – хотела спросить Гисла, но промолчала. Сухо поблагодарила, выложила на стол гонорар и ушла, не прощаясь.
Слова душеведа застали ее уже на пороге.
– За себя, мамочка, можете не беспокоиться. Сын не отдаст вас Медному королю. Вы, простите, мальчику безразличны.
На обратном пути Гисла свернула с проторенного маршрута. На Северной стороне подле заброшенных доков притаилась уютная бухта, о которой мало кто знал. С берега подобраться к тихому пляжу, скрытому стенами и скалами, было почти невозможно – только по узкой тропе вдоль обрыва. А посадить летуна на галечную площадку не составляло труда. Здесь царил покой. Ленивое море, шурша, перебирало камушки, выбрасывало на берег осколки снарядов прошлой войны и обломки знаменитой прозрачно-синей посуды – за день до подписания мирного договора имперский корабль потопили прямо в порту.
Девчонкой Гисла прибегала сюда – искупаться в уютной бухточке, подразнить неуклюжих птиц-рыбожорок, поваляться на теплой гальке, бездумно глядя в небо. Однажды волны вынесли ей под ноги кольцо с аквамарином, невыразимо прекрасным, прозрачным и в то же время полным цвета. Гисла не расставалась с украшением много лет, не снимая ни днем ни ночью. До сих пор ей казалось, что на безымянном пальце осталась едва ощутимая борозда… Зато глубокое чувство камня никогда больше не покидало ее.
Еще была жива мама, и веселые гости с утра до вечера толпились в их щедром доме. И старший брат находил минутку, чтобы поделиться сластями и, важно кивая, выслушать глупые девичьи секреты. И пушистый зеленый ковер
