Она хрипло расхохоталась.
— «Христианская терпимость» — два слова, которые не могут стоять рядом, сколько их ни своди. И все мы знаем, каковы ваши братья–исламисты и сионисты. Даже если вы уничтожите весь архимедианский союз и всех нас, неверующих, до последнего, вы вместо нас приметесь воевать с вашими собственными союзниками! И это безумие будет продолжаться до тех пор, пока последний психопат не останется один–одинешенек на груде пепла, чтобы возносить хвалу своему Богу!
Кайн ощущает, как в нем закипает гнев, и заставляет себя молчать. Он впрыскивает в свою кровь успокаивающие вещества. Спор с ней смущает его. Она же женщина, она должна приносить мир и утешение, а между тем из ее уст звучит только ложь — жестокая, опасная ложь. Вот что бывает, когда нарушается естественный порядок вещей!
— Ты — дьяволица. Я больше не стану с тобой говорить. Делайте то, что собираетесь делать.
— Снова Шекспир! — говорит она. — Если бы ваши наставники не запретили его, вы могли бы процитировать: «Гордый человек, минутной куцей властью облеченный, — не понимая хрупкости своей стеклянной, нутряной, неустранимой, — недурно замечено, не правда ли? — как злая обезьяна, куролесит у Господа, у неба на виду — и плачут ангелы»[20].
Она складывает руки в жесте, до ужаса напоминающем молитвенный. Он не в силах отвести взгляда от ее лица.
— Ну и что же нам делать с вами? Конечно, мы могли бы просто потихоньку казнить вас. Вежливо соврать: дескать, скончался от травм, полученных при аресте, — особого шума поднимать никто не станет…
Мужчина, стоящий у нее за спиной, прочищает горло:
— Госпожа премьер–министр, при всем моем уважении, я бы советовал продолжить обсуждение этого вопроса в другом месте. Врачи ждут возможности заняться пленным…
— Помолчите, Хили!
Она оборачивается и смотрит на Кайна, смотрит по–настоящему, в упор. Ее голубые глаза остры, точно скальпели. Она лет на двадцать старше сестры–мученицы, и кожа у нее не такая уж смуглая, но внезапно, на какое–то головокружительное мгновение, они становятся единым целым.
«Господи, зачем смущаешь меня, зачем допускаешь меня попутать убийцу со святой мученицей!»
— Кайн, запятая, Плач, — говорит она. — Ну и имечко! Что имеется в виду: что ваши враги должны плакать или что вы сами плачете, беспомощный перед могуществом вашего Бога?
Она протягивает руку:
— Не трудитесь отвечать, не надо. В отдельных частях системы Завета вас считают героем, даже супергероем, если хотите. Вы в курсе? Или вы слишком много времени проводите за границей?
Он изо всех сил старается не замечать ее. Он знает, что ему будут лгать и пытаться манипулировать им, что психологические пытки будут куда утонченнее и важнее физических. Единственное, чего он не может понять: почему она? Почему к нему явилась сама премьер–министр? Не такая уж он важная персона. Однако тот факт, что она сейчас стоит перед ним, а не перед Господом, лишний раз напоминает о том, что он потерпел поражение.
И, как бы в ответ на эту мысль, голосок у него в затылке, внутри черепа, бормочет: «Ангел Смерти с Арджуны схвачен при покушении на премьер–министра Джануари!» Другой голосок осведомляется: «А вы сегодня нюхали себя? Даже члены парламента могут утратить свежесть — спросите у них самих!» Даже здесь, в самом сердце зверя, назойливые голоса в голове не умолкают.
— Нам нужно вас изучить, — говорит наконец премьер–министр. — Нам до сих пор ни разу не удавалось захватить в плен агента уровня Стража — по крайней мере, одного из новых, такого, как вы. Мы даже не знали, удастся ли это: шифрующее поле изобретено совсем недавно.
Она улыбается снова, короткой ледяной улыбкой, напоминающей первый взблеск снега на горной вершине.
— Но знаете, даже если бы вы и добились успеха, это не имело бы ровным счетом никакого значения. В моей партии есть еще как минимум десяток людей, способных занять мое место и защитить нашу планету от вас и ваших наставников. Но из меня получилась хорошая приманка — и вы попались в ловушку! И теперь мы узнаем, что именно делает вас таким опасным орудием, ангелочек вы наш!
Он надеется, что теперь, когда игра окончена, они, по крайней мере, отключат это проклятое семя у него в голове. Но нет, они оставляют его на месте, при этом отключают все органы управления, лишая Кайна возможности хоть как–то им управлять. Детские голоса распевают у него в голове о том, как важно начинать каждый день с питательного и здорового завтрака, и он скрежещет зубами. Безумный хор непрерывно изводит его. Поганое семя демонстрирует ему картинки, которых он не желает видеть, сообщает ему информацию, которая его не интересует, и непрерывно, непрерывно твердит о том, что его Бога не существует.
Архимедианцы утверждают, что у них нет смертной казни. Быть может, это то, что они применяют вместо нее? Доводят узников до самоубийства?
Что ж, если так — он не станет выполнять за них их работу. У него имеются внутренние ресурсы, лишить его которых они не могут, не убив его, и он заранее был готов к пыткам, правда куда более очевидным — но почему бы и не к таким тоже? Он старается рассеивать волны отчаяния, которые накатывают на него по ночам, когда гаснет свет и он остается наедине с идиотским бубнежом этой идиотской планеты.
Нет, Кайн не станет делать за них их работу! Он не покончит жизнь самоубийством. Но это наводит его на мысль…
Если бы он сделал это у себя в камере, они отнеслись бы к этому с большим подозрением, но, когда его сердце останавливается в разгар довольно сложной операции, целью которой является выяснить, как нанобиоты встроились в его нервную систему, это застает их врасплох.
— Это, по–видимому, предохранитель! — восклицает один из докторов. Кайн слышит его, но словно издалека: высшая нервная деятельность мало–помалу прекращает работу. — Система самоуничтожения!
— А может, просто обычная остановка сердца?.. — возражает другой, но его голос уже превратился в шепот, и Кайн проваливается в длинный тоннель.
