— Вам повезло, — говорит она. — Сейчас как раз начнут кормить рыбу. — И Якова Энгвин похлопывает по скамейке рядом с собой, приглашая меня сесть.
— Я читал вашу книгу, — мямлю я, усаживаясь, потому что все еще слишком удивлен, чтобы говорить о чем-либо другом.
— Да? В самом деле? — Теперь она смотрит на меня с недоверием, как будто я говорю это только из вежливости, и по выражению ее лица я понимаю: ее немного удивляет то, что кто-то пытается ей льстить.
— Да! — восклицаю я слишком горячо. — Некоторые места я даже перечитал два раза.
— И зачем вам это понадобилось?
— Честно?
— Честно.
Ее глаза такого же цвета, как вода за толстыми стеклянными стенками аквариума, как ноябрьский солнечный свет, прошедший через соленую воду и бурые водоросли. Возле уголков ее рта и под глазами пролегают тонкие складочки, отчего она кажется старше своих лет.
— Прошлым летом я летел из Нью-Йорка в Лондон, и нас на три часа посадили в Шенноне. Ваша книга была у меня с собой, и, кроме нее, мне нечего было читать.
— Какой ужас, — говорит она, продолжая улыбаться, и снова поворачивает лицо к большому резервуару с водой. — Хотите, чтобы я вернула вам деньги?
— Это был подарок, — отвечаю я. Это неправда, но я сам не знаю, зачем обманываю ее. — Моя бывшая подруга подарила мне ее на день рождения.
— Из-за этого вы ее бросили?
— Нет. Я бросил ее, потому что она думала, что я слишком много пью, а я думал, что она пьет слишком мало.
— Вы алкоголик? — спрашивает Якова Энгвин с таким непринужденным видом, будто интересуется, предпочитаю я кофе с молоком или без.
— Ну, можно сказать, люди думают, что я двигаюсь в этом направлении, — отвечаю я. — Но книга понравилась мне, правда. Поверить трудно, что вас из-за нее уволили. То есть, что людей вообще могут увольнять за то, что они пишут книги.
Но я знаю, что это тоже ложь. Я не настолько наивен, и совсем не так уж сложно понять, как или почему «Пробуждение Левиафана» поставило крест на академической карьере Яковы Энгвин. В книжном обозрении журнала «Нейчер» ее назвали «самым непоследовательным и нелепым примером сочетания плохого знания истории с еще худшим знанием науки со времен дела Великовского».[15]
— Меня уволили не из-за того, что я написала книгу, — говорит она. — Меня вежливо попросили написать заявление, из-за того что я собиралась ее опубликовать.
— Но почему вы не боролись?
Улыбка ее немного тускнеет, а складочки вокруг рта как будто становятся чуть глубже.
— Я сюда пришла не для того, чтобы обсуждать свою книгу или бывших работодателей.
Я извиняюсь, и она говорит, чтобы я не брал в голову.
В аквариум погружается аквалангист в неоново-черном неопреновом гидрокостюме, оставляя за собой шлейф серебряных пузырьков, и почти все рыбы поднимаются в ожидании к нему или к ней: стая перуанских кабрилий и гладкие леопардовые акулы, толстоголовый губан и скорпена, другие рыбы, которых я не узнал. Она больше ничего не говорит и увлеченно наблюдает за кормлением рыб, а я сижу рядом с ней на дне фальшивого океана.
Открываю глаза. На мониторе передо мной только слова.
После той встречи я не видел ее почти год. За это время, когда по работе мне пришлось вернуться в Пакистан, потом в Германию, а потом в Израиль, я перечитал ее книгу. Также я прочитал кое-какие ее статьи и рецензии и еще нашел в Интернете интервью, которое она дала сайту Уитли Стрибера[16] «Неизвестная страна». Затем я наткнулся на статью об инуитской археологии, которую она написала для «Фейт», и задумался: в какой момент Якова Энгвин решила, что обратного пути нет, что терять больше нечего и потому нет смысла становиться частью того темного агрессивного мира всевозможных уфологов, приверженцев конспирологии и исследователей паранормального, который был готов с радостью принять ее в свое лоно?
Еще я подумал: а может быть, она с самого начала была одной из них?
III
Сегодня утром, проснувшись после долгого и мучительного сна, в котором я видел шторм и тонул, какое-то время я лежал неподвижно в кровати, прислушиваясь к похмелью и глядя на прогибающийся, покрытый пятнами сырости потолок моей мотельной комнаты. И наконец я признался себе, что это будет совсем не то, что я должен был написать и чего от меня ждали в газете. Я даже не знаю, хочу ли я писать для них. Разумеется, они ждут грязи, а я никогда не стеснялся копаться в дерьме. Последние двадцать лет я только то и делал, что рылся в выгребных ямах за деньги. Думаю, не имеет никого значения, что я люблю ее или что большая часть этой грязи — моя. Я не могу притворяться, что работаю исключительно из душевного благородства, или из преданности, или даже из какого-то эгоистичного и запоздалого беспокойства о своей запятнанной репутации. Я бы написал то, что они хотят, если бы мог. Если бы знал как. Мне нужны эти деньги. Последние пять месяцев я не работал, и мои сбережения уже на исходе.
Но если я не буду писать для них, если я оставил все надежды получить заветный чек, почему я сижу здесь, почему мои пальцы бегают по клавишам ноутбука? Я что, пишу исповедь? Благослови меня, святой отец, ибо я не могу забыть? Или я думаю, что это можно выблевать из себя, как виски из желудка? Что это поможет остановить ночные кошмары или наполнит покоем дни? Искренне надеюсь, что я не настолько глуп. Кем бы я ни был, мне все же хочется думать, что я не идиот.
Вчера вечером я снова посмотрел запись. У меня есть все три версии: та, которая до сих пор гуляет по Интернету; та, которая заканчивается сразу после удара по подводному роботу, до того как его огни снова зажглись; та, которую МИПИ (Монтерейский институт подводных исследований) предоставил прессе и научному сообществу в ответ на версию, циркулирующую в Интернете. А еще — неотредактированная, «сырая» версия, которую я купил у одного инженера-робототехника, утверждавшего, что он находился на борту исследовательского судна «Вестерн флайер» в тот день, когда произошел инцидент. Я заплатил ему две тысячи долларов, и парень клялся,
