Ночь принесла с собой долгожданную прохладу. Сахарно-белая, стыла в небе луна, не давая заснуть, и Влад смотрел и смотрел на нее сквозь открытые окна, и в призрачных, тонких, неверных лучах ему померещилось чье-то движенье.
Влад рывком сел на кровати. Луна изливалась на подоконник, текли и текли неслышно лунные молчаливые реки, пока — холодные воды их не вспенились беспокойной волной и из лунного света к Владу не вышел огромный взъерошенный волк.
— Я сплю, — сказал Влад. — Ты снишься мне, только я не хочу тебя видеть. Я хотел бы увидеть во сне родной дом, и отца… и дракона. А ты непохож на них. Я не знаю тебя.
Волк оскалился, и луна блеснула на кончике каждого безупречно белого зуба его.
— Я могу обернуться тем, кем ты пожелаешь, и ты даже не заметишь подмены, — глухо зазвучало из пасти. — Луна податлива, как мягкая глина, и игры ее затейливы и лукавы. Она никогда не скажет всей правды. Молчание и отговорки — вот лунное кредо… Твой отец попросил меня присниться тебе и кое-что тебе показать, — деловито добавил волк. — Он — из тех, в чьей груди вместо сердца стучит осколок луны, и мы, вырколаки, таким подчиняемся…
— Как дракон? — усмехнулся Влад. — Ты тоже друг ему?
— Можно сказать и так. — Бледная морда зверя озарилась хитрой улыбкой. — Садись мне на спину, драконыш.
И луна подхватила их ледяными белесыми крыльями, унесла — в черно-серое небо с крупинками звезд. И в неверном мерцающем свете Влад увидел внизу стены каменной крепости и огни, полыхающие вкруг нее, и крикнул вырколаку:
— Спускайся!
Земля содрогнулась от грома ударивших разом бомбард. Дым взметнулся над крепостью, и луна осветила Владу щербатые, обгорелые исчерна стены. А после — над стенами распахнулись широкие, необъятно-драконовы крылья, и красный огонь пролился сверху на осажденную крепость, и крики сжигаемых заживо иголками впились во Владовы уши.
— Отец! — Влад вцепился в косматую, белую шерсть, точно в поводья. — Догони его! Скажи, что я хочу поговорить с ним! Он не мог оставить меня — ничего, ничего не сказав напоследок…
Вырколак покосился на Влада, и во взгляде его Владу помстилась ничем не прикрытая жалость.
— Он тебя не услышит. Лунный свет замедляет дыхание и ложится пеленой на глаза. Умереть — все равно что уснуть… и наоборот, — прошептал вырколак. — Ты спишь и видишь тебе предназначенное. И отец тоже спит и видит назначенное только ему. Ваши сны никогда не сольются… — Вырколак тяжко вздохнул. — Отец просил передать, что война его продолжается. И что жжет он османские крепости по приказу Хуньяди-стригоя, и с ним — брат твой Мирча. И что не узнает об этом проступке султан — в лукавстве своем отец уничтожает врагов всех до единого, чтобы никто из выживших правду всю не донес до султана-властителя… и чтоб вы с Раду не пострадали. Это тайна, Влад… Ты ведь умеешь хранить лунные тайны? — Вырколак подмигнул.
От невыносимого лунного блеска враз защипало в глазах. Влад вытер накатившие слезы.
— Луна лжет, по своему обыкновению, — хмуро вымолвил он. — И она не всевластна. Горячая, солнцем полная кровь течет в жилах неспящих, и к солнцу стремятся сердца их. Когда я буду властителем… если я буду властителем, — поправился он, — я все сделаю по-иному. Я не буду притворяться и лгать. Я пойду на султана войной, пусть даже войско мое будет ничтожно мало по сравнению с войском султановым. Мне все равно. — Он стиснул зубы до скрипа. — Ложь мерзка. Она — как липкая грязь, кою долго счищаешь с одежды… Не стоит она — ни престола, ни собственной жизни…
В глазах вырколака мелькнула усмешка.
— А жизни и судьбы других? Что на это ты скажешь? Если б не ложь твоего отца, дракон был бы мертв. И жители городов, спасенных им от огня и османского плена, тоже были б мертвы. А так — они живы и возносят хвалу его лжи. — Вырколак покачал головой. — Худой мир, как известно, лучше, чем добрая ссора… только этого тебе пока не понять, маленький, глупый драконыш. Ты спишь, и во сне я смеюсь над тобой… А теперь просыпайся!
И луна зазвенела, запела — там, в непредставимо далекой дали, и от пенья ее больно сжалось в груди, и Влад распахнул глаза, задыхаясь, на залитых солнцем подушках.
«Сны несут в себе обман и насмешку. Умереть — все равно что уснуть… и наоборот, — прозвучало в ушах отзвуком лунного колокольчика. — А что же тогда сама смерть, как не бесконечно долгая ложь? Вот почему ее так опасаются люди!»
Влад отчего-то представил себе — унылую, сотканную из лунного света долину, по которой бредут и бредут высохше-бледные тени тех, кто лукавил при жизни, к неясной, мерцающей огнями болотными цели, что делается от бредущих все дальше и дальше. Увиденное было настолько страшно, что он содрогнулся.
— Я бы не желал тебе, отец, такого посмертия… И себе… и дракону бы не пожелал, если б взял ты его с собою туда, в блекло-лунное царство, — произнес задумчиво Влад. — А ты — сам себе, получается, такого желаешь? Или… просто не ведаешь, что тебя ждет?
Он подошел к окну. Рассвет разгорался, выжигая из мыслей сомненья и страхи. И Влад улыбнулся — рыжему, точно огонь, восходящему на небе солнцу, что давало собою ответ — всем не высказанным и в мыслях вопросам.
VIIДракон зашипел. Желтые, золотистого цвета глаза его сделались безудержно злыми. Влад упреждающе поднял руку.
— Дай нам уйти, друг мой Янош. Мне, сыну моему, дракону и тем, кто еще верен мне остается. Если не угоден я как правитель престолу венгерскому, — он обвел глазами теснившихся за спиною Хуньяди, чей острый, сияющий отблеск мечей будоражил драконье спокойствие, — если недовольны мною и собственные бояре — готов передать я престол валашский ставленнику твоему Владиславу. Но я не желаю напрасного кровопролития…
Лицо Хуньяди искривилось.
— Ты еще смеешь что-то говорить о желаньях своих? Предатель и лгун! — процедил он сквозь сжатые зубы. — И смерти заслуживает твое двуличие… Впрочем, дракона я мог бы оставить в живых, — Хуньяди усмехнулся, — если бы покорился зверь этот воле моей…
Дракон возмущенно завыл, перхнув дымом сквозь узкие ноздри.
— Вот и ответ тебе. — Влад покачал головою. Холод клинка его приманивал собою снежинки. Ослепительно-белые, они щекотали лицо, падали и падали вниз из-под серого,
