– Папенька, – произнесла она, – я ничего не хочу, право, я не знаю. Бог с ним!
– Ведь он завтра уйдет, не хочешь ли поговорить с ним?
– Нет, нет, нам не о чем говорить…
– Ну, дело ваше, как хочешь.
– Простите! – проговорил опять Куликов.
– Я… мне… я… – заикалась Ганя, не решаясь ничего сказать.
– Ты останешься пообедать с нами? – спросил старик.
Куликов ждал этого вопроса. Еще бы. Он под разными предлогами и сам остался бы. Он за этим и пришел.
– Если позволите, последний раз, – тихо пробормотал он, маскируя прилив удовольствия.
– Хочешь пройти по заводу, вчера Степанов переехал к нам.
Куликов знал уже о переезде Степанова, это заставило его поспешить, но он сделал вид удивленного.
– Переехал?! И хорошо, теперь у вас порядок будет опять, а то я запустил ваш…
– Не ты, моя болезнь, для тебя это дело новое, с тебя и спрашивать нельзя. Хочешь пройти?
– Нет, благодарю. Нам лучше делами заняться до обеда, оформить все нужно.
– Пожалуй, пойдем в кабинет… Ганя, ты пойдешь?
– Нет, папенька, я распоряжусь обедом.
Они вдвоем вернулись в кабинет.
– Я полагаю, Тимофей Тимофеевич, нам у нотариуса нужно сделать документы, а то не вышло бы какого-нибудь недоразумения. Я, значит, сделаю у вашего нотариуса три документа. Во-первых, полную разводную жене. По ней вы получите отдельный паспорт для Агафьи Тимофеевны и подадите прошение в консисторию о разводе. Я напишу, что поступаю в монастырь. Во-вторых, доверенность на получение вклада. Там, в банке, лежит семьдесят одна тысяча, ваших пятьдесят, а остальные я отдаю на своего ребенка. Это мое право. В-третьих, доверенность на ликвидацию моих дел и квартиры. Я, по всей вероятности, не вернусь, вы не откажите взять на себя труд, потому что все это для моего ребенка. – И Куликов повесил голову на грудь, тяжело вздохнув.
Старик совсем был тронут.
«Я был прав, считая его честным человеком, – думал он, – все несчастье в том, что они не сошлись. Может быть, была тут вина и Гани. Но самозванство его? Не заблуждаются ли Степанов с Павловым? Вздор все это!»
– Не теряй, Ваня, надежды, – задумчиво произнес старик, – все зависит от тебя! Ты был бы счастлив с Ганей, если бы…
– Если бы не мое несчастье, что я не сумел понравиться вашей дочери; насильно мил не будешь. Что делать! Нет, я решил кончить в монастыре! От судьбы не уйдешь! Я еще в детстве имел влечение к обителям! Итак, мы прощаемся навсегда.
Они оба погрузились в сосредоточенное раздумье. Старик искренно жалел разбитой брачной жизни дочери и в душе не хотел расставаться с мыслью о возможности примирения. Куликов же сдерживал хохот над «дураком» и радость близкой развязки. Он не думал даже, что все обойдется так хорошо, просто и легко.
– Обедать пожалуйте, – нарушил их думы слуга.
Старик встал и пригласил рукой зятя идти вперед. В столовой были уже Ганя и Степанов. Увидев их вместе, Куликов вздрогнул и стиснул зубы, но сейчас же овладел собой и принял то же удрученное выражение. Он подошел к Степанову и протянул ему руку.
– Простите и вы меня, Николай Гаврилович, я перед вами тоже очень виноват; завтра я ухожу на богомолье, позвольте и за вас помолиться.
Ганя успела предупредить Степанова о неожиданной развязке, но он недоверчиво покачал головой.
– Врет он, что-нибудь не так! Верно, пронюхал о розысках и хочет бежать.
Увидев смиренную фигуру злодея, он тоже удивился, как и Петухов.
– Неужели, в самом деле, злодей хочет пародировать разбойника на кресте?! Или притворяется? Скорее всего, притворяется, комедию играет.
Степанов сухо ответил:
– Я ничего против вас не имею.
Обед начался молча. Никто не расположен был поддерживать беседу, и каждый имел сокровенные мысли, с которыми не хотел делиться. Ели плохо, ни у кого не было аппетита. Степанов хотел что-то рассказать о новом заказе кож для провиантского ведомства, но Петухов перебил его.
– После!
Ему теперь было не до кож. Унесли жаркое, и вместе с киселем кухарка принесла Тимофею Тимофеевичу обычную бутылку квасу. Куликов вперил взгляд в бутылку, и руки его задрожали. Он увидел на горлышке красную нитку.
«Она, – пронеслось у него в голове, – молодец, исполнил поручение!»
И он еще ниже наклонил голову над тарелкой, сделал еще умильнее гримасу. Старик всегда сам раскупоривал бутылку; он пил клюквенный квас один, и потому бутылку ставили к его прибору. Куликов, затаив дыхание, не спускал с него глаз.
Он волновался, как никогда еще в жизни! Его адский план сейчас должен осуществиться. Вот старик протянул руку и взял бутылку за горлышко. Красная нитка попала ему в руку. Куликов вздрогнул.
– Это что за нитка? – Старик небрежно оборвал ее и бросил. Не торопясь, он взял штопор.
Пробка хлопнула. Квас без пены.
– Что это, плохо закупоренная бутылка?
«А вдруг велит переменить, – испугался Куликов, – опять я рискнул, оторвал себе отступление!»
Но старик не велел подать другую бутылку и налил стакан. Решительная минута. Наполнив стакан, старик залпом его выпил. Раздался глубокий вздох Куликова. У него гора свалилась с плеч! Все кончено. Одного стакана довольно вполне.
Между тем Тимофей Тимофеевич налил еще полстакана и выпил.
«Готово, – ликовал Куликов. Он сразу сделался бодрее, поднял голову и самоуверенно откинулся на спинку кресла. – Теперь вы все в моих руках, никуда не уйдете!»
Старик сморщился и потянулся.
– Что это за квас сегодня, точно жжет в груди.
«Постой, голубчик, не так еще зажжет».
Начали вставать из-за стола. Тимофей Тимофеевич с трудом поднялся и схватился за грудь.
– Так позвольте откланяться, – произнес Куликов. – Я к нотариусу поеду. Будьте здоровы!
И он вышел.
Старик побледнел. С каждой минутой ему делалось хуже. Ганя и Степанов тревожно смотрели на его лицо, выражавшее страдание.
– Тимофей Тимофеевич, не послать ли за доктором.
– Нет, ничего, это пройдет.
Приступы сделались сильнее.
– Я прилягу, – произнес Петухов и прошел в спальню.
Степанов переглянулся с Ганей.
– Куликов ушел?
– Нет, вот он гуляет по двору.
– Он говорил, что к нотариусу пойдет.
– Смотрите, на завод пошел. Рабочих зовет. Что это? Ко мне в контору идет.
Степанов побежал на двор. Испуганная Ганя, предчувствуя что-то недоброе, пошла в спальню к отцу.
26
Карты открыты!
Старик Петухов весь посинел, у него сделались приступы рвоты и такие боли в желудке, что он кричал. Перепуганная Ганя послала скорее человека за доктором, но человек вернулся.
– Иван Степанович не приказали идти.
– Муж?! Он разве здесь?!
– Они в конторе.
– Доктора, доктора, умираю! – кричал Тимофей Тимофеевич.
Ганя ломала руки в отчаянии. Оставив около отца человека, она побежала в контору. Не успела она открыть двери, как отшатнулась в ужасе. Прежний Куликов, с налитыми кровью глазами, всклокоченными волосами, стиснутыми кулаками, стоял лицом к лицу со Степановым, который не походил на себя.
– А!.. Вот твоя любовница пожаловала!! Ну, теперь вы у меня иначе заговорите. Вон сию минуту с завода! – закричал он на Степанова.
– Убирайся сам вон! Я приглашен хозяином и
