4. Сведения, добытые для «Повести» от весьма разнообразных лиц, между прочим, от знатнейших бояр и самих князей (например, договорные грамоты), и несколько официальный характер летописи указывают, что она принадлежала не простому, смиренному иноку, а игумену, который был вхож в княжий дворец, призывался иногда в княжую думу, участвовал в торжествах, посольствах и вел знакомство и дружбу с важными боярами (каковы, напр., Ян Вышатич и Гюрята Рогович). Ни на какое подобное знакомство с князьями и боярами нет и помина в упомянутых выше произведениях смиренного Нестора. (Официальный характер летописи доказывал и сам главный защитник ее мнимой принадлежности Нестору М. П. Погодин. См. его Исслед. и лекции. IV, стр. 7.) Что летопись предпринята была игуменом Выдубецкого монастыря и при поощрении самим Мономахом, естественно вытекает из близких отношений этого монастыря к своему благодетелю Всеволоду и его потомству. И действительно, «Повесть», после знаменитой Печерской обители, следит за главными событиями Выдубецкого монастыря более чем за каким-либо другим. Особенно хвалебный тон летописи ко всему, касающемуся Владимира Мономаха, а также помещение его письма к Олегу и Поучения детям, несомненно, указывают на личные отношения летописи к этому князю и на покровительство последнего; что подтверждается и последовавшим вскоре после летописного труда назначением Сильвестра епископом в родной Мономаху Переяславль.
5. Рядом с мнением, которое приписывала летопись Нестору, в древней России сохранилось и другое мнение: что начальная летопись принадлежала Сильвестру. Вместе с тем видим и намек на отношение этого труда к Мономаху; может быть, намек этот подкреплялся. Тогда какими-либо летописными или другими указаниями, до нас не дошедшими. А именно, в Никонов, своде под 1409 г. читаем: «И первии наши властодержцы без гнева повелевающи вся добрая и не добрая прилучившаяся написовати, да и прочие на них образцы явлени будут, якоже при Володимире Мономасе оного великаго Сильвестра Выдубецкаго не украшая пищущаго, да хощеши прочти тамо прилежно».
После вопроса о сочинителе «Повести» важен вопрос об ее источниках. В этом отношении господствует мнение, что летописец пользовался некоторыми сказаниями и повестями, будто бы написанными еще до него. Внес ли эти сказания сам начальный летописец или они внесены в летопись позднее, о том существуют разные предположения ученых; ибо начальная летопись не дошла до нас в своем первобытном виде, а дошла с сокращениями, вставками и искажениями, которые делали в ней позднейшие списатели и составители сводов. Не отвергая позднейших вставок, нахожу, что мнение как об них, так и о повестях, которыми будто бы пользовался сочинитель летописи, преувеличено. Например находящийся в ней рассказ об ослеплении Василька считается отдельным сказанием, которое было написано каким-то Василием. Это предположение основывается на словах летописи: «Василькови же сущю Володимери, и мне ту сущю приела по мя князь Давыд, и рече: Василю, шлю тя, иди к Василькови, тезу своему» и т. д. Здесь рассказчик называет себя Василием. Но действительно ли отсюда следует, что была особая Повесть об ослеплении Василька, написанная каким-то Василием и вставленная в летопись? Полагаю, что нет. Во-первых, рассказ о Васильке тесно слит со всем остальным, и невозможно найти, где начало, где конец этой будто бы вставленной повести. Во-вторых, если сличим с другими рассказами очевидцев, на которых ссылается Сильвестр, то увидим, что он нередко сохраняет тон рассказчика и говорит от его имени в первом лице. Так, под 1071 годом он передает известие о волхвах, с которыми имел дело Ян Вышатич в Суздальской земле. Очевидно, все это он слышал от самого Яна, хотя и говорит о нем здесь в третьем лице. Но под 1096 г. передает рассказ новгородца Гюряты Ротовича о диковинах в Югре и ведет этот рассказ уже в первом лице. Не укажи он прямо на разговор свой с Гюрятою, и это известие можно бы почесть такою же вставкою или отдельным письменным сказанием, как и ослепление Василька. Очевидно — никакой особой писаной повести об этом ослеплении не существовало во время летописца; а последний просто передает некоторые подробности из своих расспросов какого-то Василия, который по поручению Давида Игоревича вел переговоры с Васильком, сидевшим в темнице. Припомним, что Василько Ростиславич после Любецкого съезда, проезжая мимо Киева, остановился у Выдубецкого монастыря и приехал в этот монастырь поклониться Св. Михаилу; здесь и ужинал; после того, не заезжая в Киев, хотел продолжать путь, когда его заманил к себе Святополк. Без сомнения, у Василька были какие-то особенно дружеские связи с Выдубецким монастырем, и отсюда понятно, почему игумен этого монастыря Сильвестр с такими подробностями и таким участием передает бедствие, постигшее князя. Под 1114 годом записан еще рассказ о северных диковинах, начинающийся словами: «Пришедшю ми в Ладогу, поведша ми Ладожане». Эти слова не означают непременно, чтобы летописец сам ходил в Ладогу или что это известие есть позднейшая вставка. Летописец, вероятно, и здесь ведет повествование от имени лица, которое ему рассказывало и которое ссылается как на свидетеля на Павла, ладожского посадника; а этот Павел был современник Сильвестра. В Новгородской Первой летописи под 1128 годом упоминается Мирослав Гюрятинич, которому Мономахов внук Всеволод дал посадничество. Конечно, это сын Гюряты Роговича; следовательно, последний был современником Сильвестра и притом из числа новгородских бояр, наиболее приверженных к Мономаху.
Что касается до видного места, отведенного в «Повести временныхлет» начальной истории Киево-Печерской обители и деятельности Феодосия, оно объясняется прежде всего великим значением и великою славою, которыми в то время пользовалась эта обитель, и особенно тем сильным, еще живым впечатлением, которое оставил после себя Феодосии. Подробности, сюда относящиеся и приводимые иногда в первом лице, точно так же Могли быть записаны Сильвестром прямо со слов некоторых печерских иноков. Весьма возможно, что подробности эти, по крайней мере отчасти, принадлежат лично самому Сильвестру; ибо ничто не мешает предположить, что игумены и епископы того времени начали свое иноческое поприще именно в Печерской обители. (Симон в послании к Поликарпу говорит, что число таких епископов было более 30; между тем как источники поименно назвали только половину этого числа.) Может быть, к самому Сильвестру относятся известные слова; «К нему же и аз придох худый… и прият мя лет ми сущю 17». А также: «Аз же грешный твой
