— Нет, — охотно ответила Гончая, спрятав лукавую улыбку. — И не эльф, если на то пошло. Так, серединка на половинку. Внешне похожу на тебя, а на самом деле я гораздо ближе к эльфам, чем к людям, особенно после того, как Тиль принял меня в свой род.
— И ты не жалеешь? Ну, что все так вышло. С изменением и вообще…
Белка ненадолго задумалась.
— Скорее нет, чем да. Если бы не изменение, я бы прожила обычную скучную жизнь возле сторожи. Скорее всего, выросла бы Стражем, может, доросла бы до Гончей и, вполне вероятно, даже сумела бы стать вожаком, но вряд ли когда-нибудь оказалась замешана в ту историю с походом. Мы не встретились бы с Таррэном. Не прошли вдвоем Лабиринт. Не выбрались оттуда живыми и не рискнули бы связать потом наши жизни. Если бы не изменение, Таррэн, вполне вероятно, погиб бы в тех подземельях, род Л’аэртэ сейчас был бы на полпути к закономерному угасанию, а Тиль, я думаю, уже находился бы в чертогах Ледяной богини. А значит, у меня не появилось бы ничего из того, что я имею сейчас. Ни семьи, ни стаи, ни рода… да и вряд ли вообще была бы жизнь: Изиар ведь стоял буквально в шаге от девятого круга жизни. Таррэн остановил его в самый последний момент, и мне порой кажется, что без помощи Лабиринта мы бы вряд ли справились. Поэтому жалеть… думаю, нет. Сейчас я ни о чем не жалею.
— Но ведь изменение — это боль? — тихо спросил Лакр.
— Да, — согласилась Гончая. — Но я предпочитаю думать о ней как о плате за то, что мне было даровано после. Достойной, надо сказать, плате, ведь в итоге я получила гораздо больше, чем могла рассчитывать. И Таррэн, кстати, тоже. А уж Тиль…
Владыка Темного леса затаенно улыбнулся.
— Я получил то, на что и надеяться не смел.
— Значит, так было суждено, — спокойно отозвалась Белка. — И значит, тут не о чем жалеть. Мы с тобой все уже сказали друг другу пятьсот лет назад. А жить прошлым или ненавидеть за сделанное — глупо. Особенно если мы считаем себя одной семьей.
Лакр с удивлением подметил подозрительные искры в глазах немолодого эльфа, но тот быстро отвернулся. Белка отвернулась тоже, рассеянно теребя шерсть на загривке перевертыша. Тот, в свою очередь, настороженно покосился на рыжего, но не сдвинулся с места, чтобы не спугнуть Белку, подарившую нечаянную ласку.
— Да, — неожиданно вздохнула Гончая. — Если бы знать заранее, к чему нас это приведет… Я, например, вчера даже не подозревала, что стану обладательницей трех десятков остроухих, готовых по первому слову идти за мной в огонь и воду. А поди ж ты, подкинули задачку!
— Что собираешься с ними делать? — осторожно поинтересовался ланниец.
— Как раз сижу и ломаю над этим голову. Если все-таки надумаю их послать в далекие дали, то клятва верности заставит их подчиниться, но ты сам подумай, куда им идти-то.
— Ну, домой.
— Где их непременно удавят? — хмыкнула Белка. — Да за покушение на владыку их свои же сородичи живьем сожрут! Тиль, между прочим, имеет полное право казнить их на глазах у всего леса, и никто слова поперек не скажет. Но он, слава богам, этого не хочет и лишних смертей во имя себя любимого давно уже не требует. Но куда девать этих чудиков? К светлым, где эти бедолаги никому не нужны? К людям? В подземелья к гномам?
Лакр вздохнул.
— Без понятия. Но думаю, что они сделали наилучший выбор из того, что имелся.
— А мне теперь эту кашу расхлебывать!
— Бел, да что тут такого? Тебе ж не привыкать: со Стражами ты много лет ходила в дозоры, Гончими управляла, с хмерами держишься на равных, эльфы тебя уважают… Даже охотники признают, что с тобой лучше не связываться! У тебя весь Проклятый лес к ногтю прижат! Ни одна зверюга лишний раз не вякнет! Питоны издалека раскланиваются! Да с твоими способностями и рунами подчинения ты лучше всех с ними управишься!
— А оно мне надо? — сварливо осведомилась Белка. — Сидеть с ними, как с малыми детьми, терпеливо объясняя, что они не рабы? Учить их заново жить, потому что кое-кому показалось, что все уже закончилось, а единственное, что им осталось, — это с честью выполнить свой долг и по возможности поскорее помереть, чтобы не осквернять этот мир своим присутствием? Скажи, мне это надо — вытаскивать из ямы тех, кто сам этого не хочет? Знаешь, сколько придется потратить на них времени и сил? Знаешь, как тяжело перебарывать тех, кто готов в любой момент закрыть глаза и упасть замертво? Кто решил, что уже мертв, и теперь только ждет повода позвать Ледяную богиню? А знаешь, что будет, если я утром встану и велю им проваливать?
Лакр неловко кашлянул.
— Они встанут и уйдут, рыжий! Но недалеко. До первой полянки. Где сядут на землю, сложат ручки и тихо помрут дней через десять, потому что у них не будет ни желания, ни воли, ни сил, чтобы встать и просто поесть.
— Зато у тебя больше не будет проблем. Разве нет?
— У меня их не будет даже в том случае, если я выведу этих кроликов в чистое поле да зарублю к Торковой матери, чтоб не мучились. Но я этого не сделаю. И знаешь почему?
— Почему?
— Потому что искупление — это не смерть, — сурово отрезала Белка. — Искупление — это работа, осмысление, готовность учиться новому. И это жизнь, наполненная смыслом. Жизнь, в которой не умирают от тоски и самобичевания, не терзаются прошлым и очень стараются себя изменить. Сами, без всяких рун и заклятий. Искупление — это жизнь, когда ты каждый день помнишь о совершенной ошибке, но при этом делаешь все, чтобы больше никогда не повторилось то, чему ты когда-то не сумел воспрепятствовать. Именно в этом — настоящее изменение. Правда, Тиль?
Тирриниэль быстро кивнул.
— В свое время мне пришлось оказаться на грани, чтобы это понять.
— Зато ты сделал все сам, а эти хорьки хотят достичь результата чужими усилиями. Так зачем мне им помогать? Зачем куда-то тащить, если они сами этого не
