В центре говорливой компании из десятка молодых людей стоял Павел и, оживлённо жестикулируя, рассказывал о своих французских каникулах и событиях, свидетелем которых ему довелось стать.
Весть о начавшейся революции едва успела долететь до Санкт-Петербурга, вызвав в петербургском обществе самый искренний интерес. В России ещё живо было воспоминание о пугачёвском восстании, в пылу которого многие представители русской аристократии потеряли имущество и родных, и прослышав о французских событиях многие воспринимали их как такой же бунт недовольных, место которых на виселице. Но не меньше было и тех, кто усматривал в этом нечто большее нежели очередной мятеж голодных и угнетённых. В петербургских салонах с огромнейшим интересом рассуждали о том, «Что такое есть конституция?» или «Что такое права человека и гражданина?», и тут же с содроганием слушали о зверских расправах мятежников-санкюлотов со знатным сословием.
Рассказ Павла вызывал интерес не только у стоящих рядом товарищей. Проходящие мимо офицеры то и дело ненадолго останавливались, как бы для чего-то другого, но на деле лишь для того, чтобы краем уха также послушать, о чём говорят их новые сослуживцы.
Но тут произошло то, что рано или поздно таки должно было произойти.
Неожиданно для всех дверь канцелярии резко отворилась и на пороге появился взбешённый адмиралтейский чиновник. Его не в меру напудренное лицо выражало просто запредельную степень недовольства. Метая глазами молнии, он с силой растолкал стоявших полукругом юношей и чуть было не схватил Павла за горло.
— Знаете что, сударь! Извольте уяснить себе, где вы находитесь! — прокричал он, отозвавшись эхом на всё Адмиралтейство.
Растерявшийся Павел, казалось, чуть не лишился чувств.
— Где вы находитесь? Отвечайте, когда вас спрашивают! — продолжая пылать гневом, потребовал чиновник.
— В корпусе Адмиралтейств-коллегии её императорского величества, — вытянувшись по струнке, ответил Павел.
— Правильно! В корпусе Адмиралтейств-коллегии! И извольте вести себя подобающим образом!
— Будет исполнено, ваше благородие.
После ответа Павла с пару секунд царила тишина.
— Если я ещё хоть слово услышу о Бастилии, или о конституции, вы у меня получите разнарядку не в Кронштадт, а в читинский острог, — сквозь зубы прошипел чиновник.
— Будет исполнено, ваше сиятельство. Больше ни слова, — пробормотал Павел.
— Это касается всех, — гаркнул напоследок чинуша и, развернувшись, быстро исчез за дверью.
На всё оставшееся время в холле воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь цокотом шагов проходящих мимо офицеров.
Ближе к концу дня, одним из последних в канцелярию вызвали Алексея.
В душном запылённом помещении, за обитым зелёным бархатом столом сидел уже знакомый ему адмиралтейский чиновник в чёрном офицерском мундире, в белоснежном напудренном парике и с таким же белоснежным напудренным лицом. Изрядно уставший за день сидения в своём кресле, он нервно перелистывал кипу каких-то бумаг и через каждую минуту хватал со стола стакан с лимонной водой. Рядом стоял надменного вида канцелярский распорядитель, выполнявший одновременно функции лакея и адъютанта.
— Ваше имя? — грубо спросил чиновник, поняв, что очередной гардемарин уже вошёл в канцелярию.
— Сергеев-Ронский Алексей Александрович, — став по стойке смирно, ответил гардемарин.
— Граф? — с той же грубостью последовал второй вопрос.
— Так точно, ваше благородие, — также смиренно ответил юноша.
Достав из картотеки его карточку, он открыл огромный толстый журнал, где, проведя пальцем по длинному столбцу, нашёл имя гардемарина. Но тут же, покачав головой, поднял на него взгляд.
— Извините, сударь, но на ваше имя разнарядки пока не имеется, — просто и сухо сказал он.
— Как не имеется? Все, что заходили до меня вышли с готовыми разнарядками, — тут же возмутился гардемарин.
— Сказано- нет, значит- нет. Можете сами в журнал заглянуть, — поставив палец на строку с его именем, ответил чиновник.
— Но ещё год назад в балтийской эскадре офицеров не хватало, — продолжал настаивать Алексей.
— Да, в прошлом году была недостача. Но нынче уже другое. А шведов и без того побили, как смогли, — уже не скрывая своего раздражения, снова ответил чиновник.
Поняв, что препираться дальше нет смысла, Алексей извинительно поклонился.
— Хватит и на ваш век вдоволь навоеваться, молодой человек. Не торопите сей грозный час. Турки на юге ещё грознее шведов будут. Так что хватит ещё сражений нашим чёрным орлам, — уже по отечески ответил тот, кто ещё секунду назад готов был выгнать его прочь.
— Вы совершенно правы, сударь, — сказал Алексей и одобрительно кивнул головой.
— Приходите осенью или лучше к зиме. Тогда, гляди, и получите свою разнарядку, — сказал чиновник, снова хватая стакан воды.
— Да, сударь, — ещё раз кивнул головой Алексей.
Поклонившись, он было уже повернулся к двери, чтобы выйти.
— И ещё, — снова послышался за спиной сухой раздражённый голос. — Покрепче держите язык за зубами по поводу французских событий. А если услышите какие нибудь разговоры об этом, держитесь от них в стороне. Это всё, идите.
Ещё раз поклонившись, Алексей вышел из канцелярии.
Уже на ступеньках Адмиралтейства им овладело двоякое чувство. С одной стороны он рад был тому, что ещё на некоторое время останется дома, но с другой ему не терпелось приступить к своей морской службе. Более всего этой заминке обрадовалась София Фридриховна, которой никак не хотелось отпускать от себя любимого сына.
Несколько дней спустя мать настояла на том, чтобы отправиться в гости к фон Кведенам, немецкому семейству, из которого происходила Лиза фон Кведен, на которой она упорно хотела женить Алексея.
Будучи сама немкой по прадедовской линии, она так и тяготела к духу и культуре своих давних предков, покинувших разорённую Тридцатилетней войной Саксонию и переселившихся в русские земли ещё при царе Михаиле Фёдоровиче.
Выехав ранним утром из Санкт-Петербурга, они двинулись по направлению к Новгороду Великому, и ко второй половине дня были уже в небольшом, но весьма уютном загородном имении. Извещённые о их приезде заранее хозяева были вполне готовы к этому дневному визиту. Встречать гостей вышли
