Ничего не происходило (уж не показалось ли ему все это? наверняка просто показалось), и Гарнер осветил тьму фонарем. От увиденного у него перехватило дыхание. Ошеломленный, он встал на ноги, веревка кольцами лежала возле его ног.
Простор.
Это место казалось бесконечным: голые каменные стены образовали арки, как в соборах, поднимавшиеся до самой поверхности, пол был гладкий, как стекло — отполированный веками, он простирался перед ним, пока не исчезал далеко во тьме. От ужаса — или из любопытства? — Гарнер двинулся вперед, постепенно разматывая веревку, пока не оказался на краю пропасти и не разглядел, что же это на самом деле.
Это была лестница, вырезанная из цельного камня, и эта лестница была не человеческая: каждая ступенька была больше метра в высоту, а сама лестница, изгибаясь, уходила бесконечно глубоко под землю, вниз и вниз, туда, куда не доставал свет его фонаря, так далеко, что он и представить себе боялся. Гарнер почувствовал, как это место тянет его за собой, его тело дрожало от желания спуститься туда. Нечто глубоко внутри него — какое-то немое, невыразимое желание — требовало сделать это, и, не успев полностью осознать, что происходит, Гарнер спустился на одну ступеньку, затем на следующую, урывками освещая на стенах рельефы, изображающие нечеловеческие фигуры: ноги и руки с длинными когтями, спутанные щупальца, которые будто бы извивались в неровном свете фонаря. И при всем этом его непреодолимо тянуло вниз, в темноту.
— Элизабет, — шептал он, спускаясь по ступенькам все ниже и ниже, пока веревка, о которой он уже забыл, не сдавила его пояс. Он посмотрел вверх и увидел высоко над собой бледное пятно — лицо Коннелли.
— Какого черта ты там забыл, док? — прокричал Коннелли разъяренным голосом, а затем Гарнер, едва ли не против собственной воли, начал подниматься обратно, к свету.
* * *Не успел он выбраться наружу, как Коннелли схватил его за воротник и швырнул на землю. Гарнер попытался встать, но Коннелли пинком сбил его с ног, его лицо со светлой бородой было искажено от бешенства.
— Ты тупой сукин сын! Ты что, хочешь, чтобы мы все тут передохли?
— Отвали от меня!
— Из-за псины? Из-за чертовой псины? — Коннелли попытался пнуть его снова, но Гарнер схватил его за ногу и покатился по снегу, повалив за собой. Двое мужчин сцепились в снегу, несмотря на то, что толстые воротники и перчатки делали невозможным нанести друг другу хоть сколько-нибудь серьезные повреждения.
Полог одной из палаток откинулся, и оттуда высунулся потревоженный Бишоп с озадаченным лицом. Он направлялся к ним, застегивая пуговицы на куртке.
— Прекратите! Прекратите сейчас же!
Гарнер с трудом поднялся на ноги и, пошатнувшись, сделал пару шагов назад. Коннелли тяжело дышал, склонившись на одно колено и согнувшись. Он указал на Гарнера:
— Я нашел его в трещине! Он спустился туда в одиночку!
— Это правда?
— Разумеется, правда! — воскликнул Коннелли, но Бишоп жестом заставил его замолчать.
Гарнер посмотрел на него, с трудом вдыхая холодный воздух.
— Вам нужно это увидеть, — сказал он. — Боже мой, Бишоп!
Бишоп перевел взгляд на трещину, увидел крючья и веревку, уходящую в темноту.
— Ох, док, — сказал он тихо.
— Это не трещина, Бишоп. Это лестница.
Коннелли в два шага очутился возле Гарнера и ткнул его пальцем в грудь:
— Что? Да ты свихнулся!
— На себя посмотри!
Бишоп вклинился между ними.
— Хватит! — Он повернулся к Коннелли. — Отойди.
— Но…
— Я сказал, отойди!
Коннелли сжал губы, а затем развернулся и пошел к трещине. У края он опустился на колени и стал поднимать веревку.
Бишоп повернулся к Гарнеру.
— Объяснись.
Весь энтузиазм Гарнера мгновенно испарился. Он почувствовал усталость. Мышцы болели. Как объяснить ему это? Как объяснить им, чтобы они все поняли?
— Атка, — сказал он просто, умоляюще. — Я его слышал.
На лице Бишопа появилось выражение глубокого сожаления.
— Док… Атка был всего лишь псом. Главное для нас — доставить Фабера на склад.
— Я все время его слышал.
— Тебе нужно взять себя в руки. На кону человеческие жизни, ты это понимаешь? Мы с Коннелли не врачи. Фаберу нужен ты.
— Но…
— Ты слышишь, о чем я говорю?
— Я… да. Да, я понимаю.
— Спускаясь в такие трещины, особенно в одиночку, ты подвергаешь опасности всех нас. Что мы будем делать, оставшись без врача? А?
Гарнер не мог выиграть этот спор на словах. Нужно было действовать иначе. Поэтому он схватил Бишопа за руку и повел к трещине.
— Смотри, — сказал он.
Бишоп дернул руку, пытаясь высвободиться, лицо его почернело.
— Не распускай руки, док, — сказал он.
Гарнер отпустил его.
— Бишоп, — сказал он. — Прошу тебя.
Бишоп секунду колебался, а затем двинулся в сторону трещины.
— Хорошо.
Коннелли был в ярости.
— Да ради всего святого!
— Мы не собираемся туда спускаться, — сказал Бишоп, переводя взгляд с одного на другого. — Я просто посмотрю, да, док? Вот и все.
Гарнер кивнул.
— Хорошо, — сказал он. — Ладно.
Вдвоем они подошли к краю трещины. Приближаясь к ней, Гарнер чувствовал, как в его печень словно вонзился крюк, тянущий вниз. Пришлось приложить усилие, чтобы остановиться у края, остаться спокойным и невозмутимо смотреть на остальных, как будто вся его жизнь не зависела от этого момента.
— Это лестница, — сказал он. Его голос не дрогнул. Его тело не двинулось с места. — Она вырезана из скалы. И
