— Фью! — пискнул он вызывающе.
— Фью! — ответил Дурке, взъерошиваясь, как петух, и в свою очередь сунув руки в карманы.
— Ну-ка! ехидствовал проповедник, явно издеваясь над агентом.
Чорт побери Дубиндуса! Дурке был разбит, побежден, унижен. Он ничего не мог сделать, кроме как повторить восклицание проповедника, вложив в него всю силу ненависти:
— Ну-ка!
Неизвестно, сколько времени простояли бы они плечом к плечу, один — сотрясаясь от злобы, другой — хихикая от насмешки, если б проповедник не счел за нужное прервать эту опасную близость с разоблаченной гиеной: он победоносно оглядел Дурке с ног до головы, преспокойно перешел улицу — и скрылся в книжном магазине.
Однако Дурке был не из таковских, чтоб выпустить птицу из-под самого своего носа. Оглядевшись вокруг, он увидел приветливую вывеску:
ГОСТИНИЦА СВЯТОЙ КУНИГУНДЫ
и, не медля, вбежал в нее, то и дело оглядываясь на книжный магазин.
За конторкой сидела приятная полная дама в зеленом переднике. У дверей стояла длинная, худая дама в зеленом платье. На лестнице мелькнуло еще что-то зеленое, и через секунду агент был окружен целым цветником милых, приятных созданий, одетых в зеленое. Правда, каждой из них было не менее сорока, но еще покойный Овидий, специалист по женской части, как известно, рекомендовал «отсчитать пять раз семь» и предпочитать женский пол «как раз вскоре после этого».
Зеленые нимфы оглядывали его, то и дело хихикая себе в ручки.
— Мадам, — сказал Дурке, подходя к конторке, но не выпуская из поля зрения книжного магазина, — дайте мне комнату с окном на улицу, точь-в-точь как эта самая.
— Хи-хи-хи! — залилась приятная дама.
— Хи-хи-хи! — ответил ей весь цветник, скрыв покрасневшие лица в зеленых складках фартуков, отчего они удивительно напомнили надрезанные арбузы.
— Я нанимаю у вас комнату! — сердито повторил Дурке, придвигаясь к конторке.
— Но дорогой господин и, смею надеяться, добрый христианин! — вспыхнув, произнесла дама: — ведь это же христианская гостиница для одиноких женщин. Разве вы не видели вывеску?
Дурке хотел было чертыхнуться, но вовремя удержался. Взглянув в симпатичные глазки дамы, он нашел, что они, право же, были недурны собой.
— Я полицейский агент и должен караулить преступника, скрывшегося в магазине, что напротив, — произнес он самым нежным голосом. — Правосудие, дамочка, стоит выше предрассудка! Вы можете положить полицейского агента прямо к себе в постельку, если этого требует правосудие, и, смею вас уверить, красавица, оно не повредит вам ни на волосок.
Прелестная хозяйка залилась краской, что сделало ее еще соблазнительней. Она беспомощно поглядела на свою помощницу.
— Вот мои документы, — продолжал Дурке, выкладывая на конторку полицейский билет. — Не думал я, сударыня, что наши лютеранки хуже католичек. Коли я пойду с моим чином и званием в католический монастырь, они меня впустят во всякое время дня и ночи.
— Если правосудие требует, — шепнула хозяйка расслабленным голосом, — чтоб мы приняли в свои недра мужчину, то пусть Октавия Фрунк проведет уважаемого господина в мою комнату.
— Моя не в пример удобней! — взволнованно вмешалась худая помощница: — из моей, фрейлейн Тропик, видно каждое окошечко парфюмерного магазина!
— Но ему нужен книжный магазин, а не парфюмерный! — настаивала хозяйка. — Из моей комнаты можно прочитать псалом под молящимся дитятей, буква в букву. И так как, дорогой господин, вы представили документ, я не имею права взять с вас за содержание… Нет, нет, ни слова!
Октавия Фрунк с сердцем подхватила агента под-руку, чтоб провести его в комнату своей хозяйки.
— Еще одно! — повернулся Дурке. — Вы, душечка, сидите тут перед самым окном. Следите, пока я дойду до комнаты, не выйдет ли из магазина кособокая фигура в чепце и женской юбке… О, не волнуйтесь, это и есть переодетый преступник! Чуть что, мамочка, забейте тревогу.
С этой ласковой речью Дурке последовал вслед за нервной Октавией Фрунк, страдавшей затяжными сердцебиениями, по причине которых она вынуждена была то и дело падать на руки своего спутника.
Глава двадцать вторая
УСПЕХИ СЫСКА
Попросив одновременно горчицу, сою, зубочистку, плевательницу, полотенце, бинокль и ряд разнообразнейших предметов домашнего обихода, Дурке на минуту добился одиночества, вздохнул широкой грудью, извлек свой счет и написал:
Счет.
За комнату с пружинным матрацом в отеле святой Кунигунды против магазина, укрывшего преступника, — 8 марок посуточно.
За пользование биноклем для слежки — 1 марка посуточно.
За полный пансион — 12 марок посуточно.
После этого он вынул заметно полегчавший кошелек, отсчитал сколько нужно, подбросил на ладошке и отправил себе во внутренний карман.
Не успел он произвести означенную репарацию, как в комнату вбежали Оливия с соей, Олимпия с горчицей, Октавия с зубочисткой и остальные девицы, каждая с каким-нибудь предметом в отдельности, вплоть до хозяйки, фрейлейн Кунигунды Тропик, принесшей бинокль. Они разместили все это на столе перед Дурке, уже обильно уставленном пуддингами, печеными яблоками и вареным картофелем, и добродетельно разместились вокруг него, чтоб оказывать правосудию помощь.
Каждая из них во все глаза глядела в окно. При появлении чего-либо, хотя отдаленно напоминающего преступника, как, например, стриженной собаки аптекаря, подметальщика или почтальона, все двадцать девиц пронзительно вскрикивали и падали в обморок друг на дружку, делая таким образом пространство, окружавшее полицейского агента, в силу теории относительности, все более и более относительным. Они отнесли бы его и совершенно в сторону, если б действия их были согласованы и не страдали внутренними противоречиями. Как бы то ни было, внимание их было столь сильно поглощено преступником, что ни одна не заметила руки полицейского агента, поочередно облегавшей их талии.
— Ах, — вздохнула Кунигунда, — ах, дорогой господин! Вы не должны были пускать его в книжный магазин. Он оттуда не выйдет раньше, как через неделю.
— Может быть, он даже нанялся в магазин приказчиком, — подала голос Октавия. — Каково-то нам будет не спать все ночи напролет, чтоб не упустить его, когда стемнеет!
— Я буду варить кофе, — вмешалась Кунигунда, — и, наконец, мы можем сторожить по-очереди.
— Вам необходим покой, —
