— Вот, слушайте! — повторил он снова и вид его сделался странным и удивительным: он как бы выше и тоньше стал, голова высоко поднялась, как у повелителя невидимых армий глаза, расширившись, сверкали фосфорическим блеском и губы побледневшего лица сложились в выражении властной воли. Вдруг он закричал:
— Медея, пусть зазвенят все струны арфы.
Можно допустить, что в этот момент, под влиянием воли его, из его тела вылетели электрические лучи и ударили о струны создавшейся его воображением арфы или же, что образы его ума вспыхнули в воздухе…
Раздался громкий звон струн — внизу и под потолком, и наступила тишина.
Молодые люди, образовавшие у двери кружок, стояли с побледневшими лицами, удивленными глазами глядя на Леонида; Анна Богдановна всплеснула руками и повернулась к мужу своему, а последний, стоя с совершенно бледным лицом, смотрел на сына глазами, с глубины которых светился ужас.
— Вот черт побери! — неожиданно воскликнула Зоя, нарушая общее молчание. — Может быть, это часы такие у него?
— Но где же они? — сказала Анна Богдановна. — Их нет.
Этот разговор вывел фабриканта из состояния оцепенения и, подозрительно оглядывая стены и потолок, он глухим, волнующимся голосом проговорил:
— Магия, когда так. Колдун ты, что ли?
Леонид нервно вздрогнул и с бледным, точно облитым сиянием лицом, подняв руку кверху, заговорил:
— Вот настала полночь, и в это время Клара иногда является, вся в белом, светясь астральными лучами, как серебром. Чувствую легкое дуновение воздуха и потому знаю, что она здесь… Слышите, она поет? Слушайте!
В этот момент он приобрел какую-то трудно понимаемую власть над присутствующими — настолько, что все стали прислушиваться, уверенные, что кто-то поет: несокрушимая вера Леонида, его вдохновенный вид породили в них иллюзию. Кроме того, то, что произошло вслед за этим, имело и другую причину. В голове Леонида кружились мысли в известном порядке, с яркостью надписей, вспыхивающих в воздухе фосфорическим светом, и это по закону передачи мыслей переносилось от него к другим.
В воздухе дребезжал тихий голосок, поющий знакомые фабриканту слова.
Присутствующие стали изумленными глазами переглядываться, а старый Колодников, как бы желая убедиться, во сне все это происходит или наяву, провел ладонью руки по лбу и глухо проговорил:
— Голова моя не на месте. Странно очень, мне послышался голосок…
— О, Серафим, — воскликнула Анна Богдановна, — и я слышала, Богом клянусь…
Она не успела договорить, как Леонид поднял обе руки кверху как капельмейстер, дирижирующий невидимыми музыкантами, и вдруг все услышали тоненький и тихий голосок, звенящий где-то в пространстве:
О, кайся, безумный злодей!..Все вздрогнули и переглянулись.
Среди наступившей тишины странно прозвучал голос старика, глухой и дребезжащий:
— Расстроен я, и в этом, полагаю, ключ волшебства. И доктор так сказал бы. Бывает, что видим, чего нет, и слышим, когда все молчит.
Он согнулся, опустил голову и колени его дрожали. «Каяться велит мне покойница, из гроба вставши… — проходило в уме его, — супруга ее убил я. Что ж это, или земля, растреснувшись, стала выбрасывать мертвецов своих?!»
Испытывая один холодный страх, он испуганно из-под нависших бровей посматривал на сына. В это время Зоя, которая успела уже усомниться во всем происшедшем, с насмешливым задором проговорила:
— Решительно не понимаю — стоят все бледные и смотрят испуганно. Уморительные чудаки!
Глафира взглянула на сестру и, почувствовав в себе смелость, сказала:
— Чепуха какая, — вообразить, что поют покойники.
— Конечно, вздор, — тоном полной уверенности сказал Илья Петрович, — впрочем, наш маг умеет это делать, то есть своим безумием зажигать безумие и у других, и неудивительно: сумасшествие — болезнь заразительная. Смотрите, какой он — бледный, с горящими глазами.
В этот момент Леонид, пристально глядя на отца, вдруг воскликнул:
— О-о! Как побледнели вы!
Старик поднял голову с исказившимся от злобы и затаенного страха лицом и грубо ответил:
— И не думай, дурак.
— Дурак и не думает, но я вижу, что в ужасе душа ваша, — проговорил Леонид, продолжая пристально смотреть на отца, и вдруг по лицу его забегали морщинки в нервном и горьком смехе.
— Папаша, не ужасайтесь так. Ровно ничего, что мертвая поет. Ведь жизнь это — тайна, а в том незримом мире, куда мы отправимся с вами, тайнами одеты небеса и тайной сверкает каждая далекая звезда.
Пока говорил он все это, в голове старика проносились всякие предположения о причине слышанного им голоса мертвой, и вдруг, почувствовав прилив радости, он воскликнул:
— Остановись, сын, дай сказать. А что, если ты шарлатан, а? Искусству такому в Париже научиться нетрудно. Признавайся, там под полом кто-нибудь спрятан, а? Ха-ха-ха- ха! По глазам вижу — плут.
Почти уверенный, что тайна мнимого «кудесничества» сына заключается в плутовстве, он почувствовал, что с души его как бы свалилось что-то холодное и тяжелое и, нервно перебегая с места на место, стал постукивать палкой о стены и пол.
— Под полом, что ли? Ну, колдун, признавайся, спрятан там кто-нибудь?
Скрестив руки на груди, Леонид стоял неподвижно, глядя на отца укоризненными, печальными глазами, и вдруг лицо его дрогнуло от нервного смеха и он захохотал. Это был странный смех, звучащий как бы в глубине его существа, и в нем слышалось столько боли и горечи, что все почувствовали, что этот человек — существо, находящееся за пределами их понимания, а фабрикант, внезапно опускаясь в кресло, воскликнул:
— Вот диво-то! Холод охватывает — так смеется.
Сделавшись вдруг серьезным, Леонид подошел к отцу и с ударением в голосе громко проговорил:
— Помните, отец мой: призраки грехов прошедших встают из-под земли.
Старик сидел в своем кресле неподвижно, чувствуя тяжесть во всем теле, точно на него было надето свинцовое одеяние. В это время Анна Богдановна, подойдя к Леониду и беря его за обе руки, ласково оказала:
— Ты впечатлителен чрезмерно, мой милый, сядь и успокойся.
Она заставила его сесть рядом с собой, и оба они начали тихо разговаривать.
— Серафим Модестович!
