Керенский постоял выпуская пар, а затем заговорил уже тише, но все так же с напором:
— А касаемо того, что Миша укатил к Николашке, так может это именно Брасова мужа надоумила, что нужно быть ближе к царю, на случай падения короны. Чтобы, так сказать, успеть подхватить!
Родзянко хмуро смотрел на традиционно рисующегося Керенского. Всех политиков раздражала эта его особенность — не делать различий в своем поведении, как перед многолюдным собранием, так и перед одним–двумя собеседниками в приватной атмосфере. Кереснкий всегда вел себя так, словно он римский трибун — он вещал пафосно и с надрывом. Но вслух Родзянко решил завершить беспокоившую его тему.
— Может быть. В любом случае необходимо воспрепятствовать их возможной встрече с царем. По моим данным рано утром царь выедет в Царское Село. А значит, до утра Миша не должен оказаться в Могилеве. По–хорошему, он вообще не должен там оказаться. Генералы поддерживают смещение царя, но они против упразднения монархии как таковой. И нам совсем не нужно, чтобы рядом с Алексеевым оказался регент. Тогда армия может оказаться совсем не на нашей стороне. Придется задействовать наших людей на местах. А вы, Александр Федорович, на всякий случай, будьте добры отправить одну из ваших великосветских проныр к Брасовой. Пусть разузнает что там и как.
Керенский покачал головой и заявил:
— Вы снова меня удивляете! Мы радоваться должны, что Миша укатил подальше от Брасовой. Чем нам помешает в Ставке его простодушное высочество? Алексеев отнюдь не оратор и не мастер убеждения. Вряд ли он сумеет быстро склонить Мишу на свою сторону, вы слишком хорошо с ним поработали. А через несколько дней регент будет никому не нужен! Бросайте хмуриться! История ждет!
* * *ГДЕ-ТО МЕЖДУ ГАТЧИНОЙ И МОГИЛЕВОМ 27 февраля (12 марта) 1917 года.
Итак, я лечу в Могилев, и даст Бог, к вечеру буду там. Насколько я помню историю, Николай отправится в свою последнюю царскую поездку в пять утра из Могилева. Выходит у меня есть шанс встретиться с ним и попытаться отговорить от поездки. Благо аргументы у меня имелись. И, если у меня все же получится его задержать, он сможет, опираясь на армию восстановить порядок в стране. Хватило же у него духа подавить революцию 1905–1907 годов? Неужели тут не справится? Особенно если ему правильно аргументировать.
Ну, а я сохраню статус царского брата, а быть братом царя в России это очень вкусно. Содержание из казны, связи, статус. Организую транспортную фирму, каких это время еще не видывало. Подключу дирижабли, благо в мое время была у меня мечта создать такую транспортную компанию. В условиях России, ее просторов и отсутствия дорог — дирижабли самое то. Причем тему я прорабатывал очень плотно, включая типы дирижаблей, месторождения и места производства гелия. Но там, в моем времени, у меня было много конкурентов и мало денег. И в моем времени я не был братом царя. Здесь же…
Тут мои радужные мысли были прерваны появлением в салоне Горшкова.
— Ваше Императорское Высочество, по курсу сплошной облачный фронт. Явно метель. Мы постараемся подняться выше, но могут быть проблемы с топливом. У нас его просто впритык. Вы уверены, что нам не нужно садиться? Мы пролетели Витебск и еще можем вернуться!
Витебск в мои радужные мечты никак не входил.
— Нет, Георгий Георгиевич! В Могилев! Я в вас верю!
Тот озабоченно кивнул и удалился в кабину. Мы начали набирать высоту.
Вскоре началась болтанка. Машина влетела в облака, и видимость упала до нуля. Минут пять нас основательно трясло, и вот в иллюминаторы брызнул свет закатного солнца. Белоснежные облака покрывали весь низ и полностью скрывали землю. Даже не верилось, что внизу бушует пурга.
Настроение мое снова улучшилось. Летим почти как на пассажирском самолете. Внизу облака. Голубое небо. Солнце. После Орши нам даже предложили бутерброды и горячий кофе.
Интересно, а на дирижабле какое ощущение от полета? Говорят, что комфорт на каком–нибудь «Гинденбурге» был запредельным.
Тут нас тряхнуло, и кофе вылился мне на ноги. «Муромец» затрясло. Выскочивший в салон Горшков глянул в иллюминатор и длинно цветисто выругался. Я, морщась от кофе, посмотрел в ту сторону и обомлел. У нас горел правый ближний двигатель. И, честно говоря, я понятия не имею, может ли наш аэроплан лететь без одного мотора, да и вообще, не горит ли он как спичка?
Подполковник метнулся в кабину. Оттуда выбежали второй пилот и бортмеханик. Из их криков я понял, что лопнул трубопровод ближнего двигателя и вытекший бензин загорелся. Огонь перекинулся на крыло, в результате чего занялась ткань обшивки, и мы словно подбитые уверенно шли к земле, а за нами небо прочерчивал дымный черный шлейф.
Пилот и бортмеханик, привязавшись к креплениям и вооружившись огнетушителями, вышли на крыло. В этот момент «Муромец» влетел в облачный слой. Бешеная болтанка трясла машину. Две фигуры на крыле пытались загасить огонь в то время как их самих хлестало снежными жгутами и пыталось сорвать с крыла.
Я уцепился за что только мог и впал в какое–то оцепенение, глядя на двух смельчаков. Тряхнуло так, что я прикусил язык, а бортмеханик чудом не сорвался с крыла.
Но всему, в конце концов, приходит конец. Огонь потушен. Два изможденных героя откинулись в креслах. Понимаю, что тут я им ничем не помогу и иду в кабину. Мало ли что там нужно, а Горшков там один.
В кабине меня ждало фантасмагорическое зрелище. Пилот в темной кабине с запредельным усилиями вцепившись в штурвал, глядит прямо в бушующий за лобовым стеклом ураган. И даже в такой дикой обстановке мне пришло в голову идиотское сравнение, что штурвал похож на руль старого советского автобуса.
Георгий, каким–то шестым чувством понял, что я в кабине и прокричал:
— Будем садиться! Я не удержу машину! Вернитесь в салон и закрепитесь там! И остальным скажите! Еще минуты две–три и все! Я ищу место посадки!
Возвращаясь в салон, я успел подивиться тому, что Горшков собирается выбирать место посадки в условиях, когда не видно даже земли внизу…
И в этот момент двигатели встали. Наступила звенящая тишина. Не было слышно даже ветра.
«Муромец» сильно тряхнуло, затем еще, еще… Встряхивания перешли в тряску и наконец, после сильного толчка, машина остановилась.
— Всем покинуть машину! Сейчас может взорваться!
Это Георгий, с разбитым лбом, кричал у люка и добрым словом
