Милюков Павел Николаевич,
лидер Конституционно–демократической партии,
министр иностранных дел Временного правительства,
почётный доктор Кембриджского университета.
* * *МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
Однако общий пессимизм повлиял на меня неожиданно тонизирующе. Взглянув еще раз на господ генералов, я прошелся по платформе. Джонсон последовал за мной то и дело бросая на меня пытливые взгляды. Взглянув на него я неожиданно тихо пропел арию из «Летучей мыши»:
— Не чересчур ли строгоБог поступил со мной?Я вопрошаю Бога:За что, о Боже мой?За что, о Боже мой?За что, за что, о Боже мой,За что, за что, о Боже мой,За что, за что, о Боже мой,За что, о Боже мой?Николай Николаевич хмыкнул и поинтересовался:
— Придумали что–нибудь?
— А как вы думаете?
— Знаете, Михаил Александрович, вы меня сегодня не перестаете удивлять. Так что, глядя на озорной огонек в ваших глазах, я не удивлюсь чему–то эдакому…
В это время генерал Иванов раскланялся с остальными «членами Политбюро» и покинул платформу.
Глядя ему вслед я, усмехнувшись, произнес:
— Вот как? Занятно. Весьма призанятно получается. Ну, Николай Николаевич, раз я не перестаю вас удивлять, то зачем менять добрую традицию?
* * *Телеграмма группы из 23 выборных членов Государственного Совета
«Вследствие полного расстройства транспорта и отсутствия подвоза необходимых материалов, остановились заводы и фабрики. Вынужденная безработица и крайнее обострение продовольственного кризиса, вызванного тем же расстройством транспорта, довели народные массы для отчаяния. Это чувство ещё обострилось тою ненавистью к правительству и теми тяжкими подозрениями против власти, которые глубоко запали в народную душу. Все это вылилось в народную смуту стихийной силы, а к этому движению присоединяются теперь и войска…Мы почитаем последним и единственным средством решительное изменение Вашим Императорским Величеством направления внутренней политики, согласно неоднократно выраженным желаниям народного представительства, сословий и общественных организаций, немедленный созыв законодательных палат, отставку нынешнего Совета министров и поручение лицу, заслуживающему всенародного доверия, представить Вам, Государь, на утверждение список нового кабинета, способного управлять страною в полном согласии с народным представительством. Каждый час дорог. Дальнейшая отсрочка и колебания грозят неисчислимыми бедами.
Вашего Императорского Величества верноподданные члены Государственного Совета.
Барон Меллер—Закомельский, Гримм, Гучков, Юмашев, Савицкий, Вернадский, Крым, граф Толстой, Васильев, Глебов, Зубашев, Лаптев, Ольденбург, Дьяконов, Вайнштейн, князь Трубецкой, Шумахер, Стахович, Стахеев, Комсин, Шмурло, князь Друцкой—Соколинский, Марин.»
* * *МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
Глубокий вдох.
Выбора нет. И дело вовсе не в свечном заводике или в других материальных благах. Как раз они почему–то, за последние сутки, стали интересовать меня все меньше и меньше. Что повлияло? Кто знает. Возможно окунувшись в этот мир, в это время, время эпических страстей и потрясений, я вдруг почувствовал, что банальная куча бабла стала для меня слишком пресной целью? Или, быть может, повлияли тело и память моего прадеда, для которого, возможно в силу его высокого происхождения и обеспеченности, деньги были куда менее ценны, чем любовь, честь, долг, дружба в конце концов?
Делаю первый шаг.
Выбора нет. Я не смогу жить жизнью простого обывателя. И дело не в банальном подсаживании на все увеличивающиеся дозы адреналина в крови. Вернее не только в этом. Я вдруг ощутил вкус к жизни. Вкус свершений и, наверно, самое главное ощутил восторг от возможности что–то совершить значимое, запредельное, что–нибудь такое, о чем в прежней жизни не смел и мечтать. И пусть это звучит напыщенно — возможности банально спасти мир. И почему–то эти высокопарные слова у меня больше не вызывают ироничной ухмылки.
Второй шаг.
Выбора нет. Пусть я еще не сроднился с этим временем, но что–то в душе уже начало таять, стала пропадать отстраненная ироничность всезнайки, который смотрит на происходящее с безразличием телезрителя и апломбом университетского профессора. Я вдруг ощутил, что мне эти люди уже не безразличны. Я перестал их воспринимать тенями давно минувших дней, прахом, который интересен разве что археологам и историкам. Нет же! Люди вокруг меня были живыми! Пусть чужими, но реальными. Со своими страстями и недостатками, характерами и чувствами, стремлением жить и желанием что–то изменить. И вдруг я почувствовал, что именно я обрекаю их на ту страшную судьбу, которая ждет их, ждет не только их, ждет миллионы людей в самом ближайшем будущем. Сегодняшний взрыв, озаривший адским пламенем тихую могилевскую улицу, вдруг стал для меня фантасмагоричной проекцией того, что ждет всех и каждого в ближайшие дни, годы, десятилетия. Чувство вины царапает меня все время, как будто я виноват в том что случится в грядущем, как будто я предатель, который бежит в Рио–де–Жанейро, в бухту у белого города. Города, в котором будет жить на чужие миллионы предатель в белых штанах. Глупое чувство. Но очень больно моей душе.
Третий шаг.
Выбора нет. Если бы мне еще утром об этом сказали, то я бы не поверил. Ни за что бы не поверил. Но, у меня вдруг в этом времени появился человек, который мне стал небезразличным. Вокруг меня было множество людей, они совершали геройские или подлые поступки, спасали мне жизнь или покушались на нее, втягивали меня в интриги или оберегали от опасностей. Но какие–то струны в душе задел лишь один человек. Лишь один маленький человечек — сын моего прадеда Георгий. Совершенно для меня неожиданно тот его возглас «Папа!» что–то перевернул в моей душе. Возможно потому, что у меня самого никогда не было детей и где–то в глубине сознания я мечтал о сыне? Кто знает. Но мне вдруг неожиданно стала небезразлична его судьба.
Шаг четвертый.
Как там сказал Нил Армстронг ступая на поверхность Луны? Один маленький шаг для человека и огромный для всего человечества? Я делаю шаг, который, возможно, станет более значимым для истории человечества чем высадка человека на Луну, хотя знать об этом буду лишь я один. И еще Ее Величество История.
Итак.
Пятый.
— Господа, прошу вас уделить мне несколько минут вашего внимания. У меня такое чувство, что для нас четверых ночь только начинается…
МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.— Господа! В трудный для Отчизны час собрались мы в этом кабинете. Дым пожарищ потянулся по просторам России. Смута, вызванная непродуманной и нерешительной политикой, разгорается с каждым часом. Все вы знаете, что погасить зажженную спичку можно легким дуновением. Знающие люди говорят, что пожар в первую минуту можно погасить обыкновенным стаканом воды. Во вторую минуту на это потребуется уже целое ведро воды, а в третью — целая бочка. Если же еще затянуть с гашением, то на месте пожара останется лишь пепелище.
Ловлю ироничный взгляд Алексеева. Ну, понятно, явился местный Иванушка–дурачок и будет их,
