– Ну вот! – доктор жизнерадостно осклабился и несколько раз щелкнул пальцами перед моими глазами. – Как вы себя чувствуете, молодой человек?
Я нехотя отвел взгляд от француженки и прохрипел:
– Лучше, чем вчера.
– Очень хорошо, – довольно кивнул эскулап и, достав из саквояжа слуховую медицинскую трубку, скомандовал: – Еще раз послушаем вас, молодой человек. Дышите как можно глубже…
Во время процедуры выяснилось, что одежка куда-то исчезла, сам я лежу в постели в чем мать родила, а мерзкое амбре застарелого пота, которым вовсю благоухала моя тушка, сменилось приятным запахом цветочного мыла.
«Здрасьте… С какого, спрашивается, вдруг такое шикарное обращение? – немедленно озадачился я. – Подобрали, обогрели, вымыли, да еще доктора вызвали. И она меня вчера явно узнала. Все бы ничего, но вот я ее в упор не опознаю. Впрочем, это вполне объясняется амнезией. Черт побери, может, я на самом деле Александр Аксаков? Или Алексей. И знал эту шикарную бабу в прошлом? Вполне может быть. Но вот досада, никакой потерей памяти не объяснишь окружающий антураж начала двадцатого века. Ведь я точно знаю, что моим временем было двадцать первое столетие. И что такое мобильная связь с интернетом – тоже помню. И много чего еще. А здесь подобными вещами даже не пахнет. Вон у дохтура вместо стетоскопа какая-то допотопная труба. Такую, наверное, еще Антон Палыч Чехов пользовал, в свою бытность земским врачом. И так все вокруг. Япона мать… Не нравится мне это. Ой, не нравится. А если…
Но развить мысль помешал лекарь.
– Я выпишу кое-какие лекарства, мадам Минаж, – месье Дюруа с треском захлопнул саквояж. – Микстуру и порошки заберете у Франсуа сегодня вечером. Принимать строго по рецепту. Ничего непоправимого пока не вижу. А сейчас, пожалуй, я осмотрю вагины ваших цыпочек…
Доктор весело хрюкнул, удивительно легко для такой туши встал и проследовал на выход из комнаты.
– Да-да, конечно, месье Дюруа, девочки уже приготовились, – мадам Минаж проводила врача, закрыла за ним дверь, после чего резко обернулась ко мне и довольно угрожающе процедила:
– А теперь изволь объясниться, Алекс!
«К лепиле она обращалась на “вы”, хотя явно с ним хорошо знакома, – не спеша отвечать, отметил я. – А ко мне сразу на “ты”. Опять же, швейцар на входе пропустил в бордель, хотя, по логике вещей, должен был такого оборванца пинками спустить с крыльца. Что сие значит? А сие означает, что меня и эту женщину связывали не только дружеские отношения. Н-да… очень оригинальное открытие; с хозяйкой борделя я еще шашни не водил. Или водил?..»
Француженка при виде моего молчания сразу же сменила гнев на милость.
– Я же переживала! – жалобно всхлипнула она и, картинно заламывая руки, бросилась ко мне на грудь. – Как ты мог?!! Целых полгода ни одной весточки! Я уже думала, думала…
– Мадам Минаж… – я осторожно провел рукой по ее иссиня-черным волнистым локонам.
– С каких пор я стала для тебя мадам? – возмутилась француженка. – Ты меня всегда называл Люсьен и Люси. Иногда… Льюська… если я правильно выговорила.
– Люси… Тут такое дело… Я… я все забыл…
– Что? – оскорбленно вскинулась женщина, но тут же взяла себя в руки и совершенно бесстрастно заявила: – Ну что же, этого и следовало ожидать. Ты не давал мне никаких обязательств, так что…
Ругнувшись про себя, я поспешил исправлять положение:
– Ты не так поняла. Я просто потерял память! Напрочь! Даже не помню, как меня зовут. Что-то внутри подсказывало, что надо прийти именно сюда – вот я и пришел.
– Правда? – Люсьен изумленно уставилась на меня.
– С какой стати мне тебя обманывать? – ответив, я невольно поежился. Заявлять о своей потере памяти женщине, с которой ты когда-то имел любовную связь, по крайней мере неразумно. Почти наверняка сразу же проявится множество фактов, о которых ты не подозревал даже перед амнезией. Впрочем, другого выхода пока не вижу. В моем положении не до привередливости. Надо будет, подыграю. Тем более мамзель весьма неплоха собой. Главное сейчас стать на ноги и связаться со своими.
– Прям ничегошеньки не помнишь? – озадаченно переспросила Люсьен. – А нашу свадьбу? Детей? – И тут же весело прыснула, заметив оторопь в моих глазах. – Шучу, милый, шучу. Хотя признаюсь, меня просто распирает от желания прояснить твою память, исходя из своих интересов. Слушай, может обратиться к месье Симону? Он врач очень знающий. А гинеколог так вообще великолепный.
– Очень сомневаюсь, что смотритель лохматых… гм… – я замялся, подыскивая нужные слова. – В общем, сильно сомневаюсь, что женский врач сможет мне чем-то помочь. Пускай это останется между нами. Пока. А потом посмотрим. Память как пропадает, так и возвращается. А теперь рассказывай.
– Как скажешь, милый, – охотно согласилась Люси. – С чего бы начать? Ты русский, тебя зовут Александр Аксаков…
– Какой сейчас год?
– Третье декабря тысяча девятьсот девятнадцатого года, – несколько ошарашенно ответила Люси. – Ты даже этого не помнишь?
– Это как раз помню, – быстро соврал я. – На всякий случай спрашиваю. А город?
– Марсель.
«Приехали… – ошарашенно подумал я. – Но как? Каким, черт побери, таким загадочным образом меня сюда принесло? Зараза, так ведь не бывает. Галлюцинации? Сумасшествие? Вряд ли, слишком уж все реальное. Ага, в посольство один собрался… В какое? Российской империи или… как там в это время называлось первое в мире пролетарское государство? РСФСР? РСДРП?.. Нет, это совсем не из той оперы… Увы, не помню. Да и без разницы, все равно дипломатических отношений с красными у французов вроде еще нет. А с белыми уже нет…»
– Алекс, тебе плохо? – встревожилась Люсьен.
– Все хорошо, все хорошо, Люси… – Я покрутил головой, решительно спустил ноги с постели, после чего, ведомый неясной догадкой, шагнул к большому зеркалу в потертой раме из резного дерева. Глянул и едва не заорал во весь голос: – Какого черта?!!
Других слов не нашлось. Почему? Да потому что из зеркала на меня смотрел совсем другой человек.
Совсем другой!
Не я, черт побери!
Этой напасти еще не хватало…
– Не вижу повода огорчаться, – Люсьен, к счастью, не поняла настоящей причины моего замешательства. – Ты по-прежнему сложен, как Ахилл, и красив, как Феб. Ну, немного отощал, так
